Сошли мы на сушу в Нарбонне, что лежит в части Бургундии, именуемой Лангедоком. Удаляясь от моря, въехали мы в долину, где почва была столь же белой, как сюрко наших рыцарей. По левую руку от нас река Сал несла воды свои в океан, с коим мы недавно расстались.
Чем дальше мы двигались, тем виднее становился большой замок
[73]
, воздвигнутый на вершине горы по ту сторону реки. Узнал я, что твердыня сия, именуемая Бланшфор, принадлежит тамплиерам с тех пор, как род, носящий это имя, передал ее в руки Гуго де Пейна, Великого магистра ордена нищенствующих рыцарей Храма Соломона, в тот год, когда возвратился он из Святой земли
[74]
.
— Бланшфоры были поистине преданными слугами Господа, — сказал я Гийому де Пуатье, когда он рысью проехал в арьергард нашего каравана, дабы убедиться, что мы с Филиппом не отстаем. — Такой дар ордену, как это прекрасное поместье, Небеса, конечно же, не оставят без должной награды.
Рыцарь склонился с седла, дабы проверить завязки груза одной из вьючных лошадей, и промолвил:
— Еще аббатство в Але и братский корпус в Пейроле. Магистр де Пейн и впрямь был настоящим богачом.
— Вы хотите сказать, что орден владел многими богатствами?
Он молча посмотрел на меня и ответил не сразу:
— Нет, юный брат, этих слов я не говорил. Эти земли были подарены магистру де Пейну лично, и орден мог пользоваться ими лишь с его разрешения.
— А как же обет бедности?
Рыцарь покачал головой:
— Лучше вспомни об обете смирения, который запрещает задавать неподобающие вопросы.
Он удалился, оставив меня размышлять о том, как же член священного ордена может владеть богатствами наподобие тех, о которых я только что узнал. Так я снова убедился в том, что монашеские обеты не являются для членов этого ордена главными и непререкаемыми.
На ночь мы остановились лагерем близ деревни, носившей имя Серр. Назавтра, при свете дня, мы переправились через реку и двинулись в обратном направлении. Нельзя было не заметить, что солнце светит слева, тогда как накануне оно было справа.
— Неужто мы возвращаемся туда же, откуда шли другим путем? — спросил я у одного из старших оруженосцев.
— Точно. Сейчас мы идем на юг, а вчера продвигались на север, — подтвердил он. — Ближе, чем возле Серра, брода не найти. А теперь мы отправимся в замок Бланшфор.
Вскоре наш путь пошел в гору. Там, где земля не была прикрыта травой, виднелась почва того же белого цвета, как и повсюду в этой местности, начиная от самого моря. На ощупь она походила на глину, и я гадал тогда, что же может произрастать на этих землях, столь непохожих на суглинистый черный гумус Сицилии.
Достигнувши верха, мы остановились перед высокой белокаменной стеной. Рыцари, коих мы сопровождали, стали о чем-то переговариваться со стражами, стоявшими на крепостном валу. Их слов я понять не мог. Пока шел разговор, я разглядел, что стены сложены не из кое-как подобранных по размеру валунов, как в том аббатстве, где я недавно обитал, а из аккуратно отесанных, почти одинаковых по размеру камней, причем каждый надежно опирался на лежавшие снизу. Позднее я узнал, что умение так строить мы позаимствовали у сарацин
[75]
.
Над величественными воротами возвышался портал из чистого травертина шириной в добрый род
[76]
, на коем было высечено изображение вставшего на дыбы крылатого коня. Детали оного были столь тщательно выполнены, что я не удивился бы, если бы сей конь оторвался от камня, в коем был заключен. Мне доводилось видеть фигуры, вырезанные в камне на древних зданиях, воздвигнутых язычниками в незапамятные времена, ибо не везде и не все еще Святая церковь заменила христианскими реалиями, но я никак не ожидал, что такое может осенять вход в место, освященное присутствием воинствующих монахов.
— Это Пегас, мифический конь греков, — объяснил Гийом де Пуатье. — Символ нашего ордена.
Мое смирение снова отступило перед любопытством.
— А разве иметь в таком месте языческий символ — это не кощунство?
Рыцарь не возмутился моей наглости, а, напротив, улыбнулся и пояснил:
— Господь наш запрещал поклоняться таким созданиям, а не любоваться ими. Кроме того, Пегас напоминает нам о нашем ничтожном начале.
Мне трудно было понять, каким образом у ордена, владеющего такими вот замками, начало может быть иное, кроме как царственное.
— Как же это так, господин?
Он откинулся в седле, не сводя глаз с каменного изображения коня, и промолвил:
— Когда наш орден только зародился, мы не могли приобрести достаточно лошадей. Если двоим братьям требовалось отправиться в одну сторону, они ехали на одном коне. В песках Святой земли белые сюрко развевались на ветру. Если смотреть издали, казалось, будто скачет крылатый конь. С тех пор эмблема напоминает нам о смирении и бедности, кои есть главные добродетели нашего ордена.
Я успел обратить внимание на то, что если орден и придерживается каких-то добродетелей, то не этих, но на сей раз предпочел прикусить язык.
Но тут с грохотом поднялась решетка ворот, и мы въехали за стены, во двор, напоминавший не о скромной обители вроде той, из которой я недавно отбыл, а о покоях знати, куда мне доводилось изредка попадать, когда я вымаливал милостыню для аббатства или же сопровождал братьев, выполнявших возложенные на них обязанности. Не было там ни одной непривязанной лошади, осла или еще какой животины и отнюдь не пахло скотным двором. Напротив, нас приветствовал аромат апельсиновых деревьев, равно как и розмарина, тимьяна и лаванды, произраставших на любовно возделанных клумбах, расположенных с южной стороны обители, дабы цветы получали сколько возможно солнечного тепла.
Дорожки, образовывавшие крест, делили двор на четверти, а там, где они встречались, возвышался с изумительным искусством вырезанный из камня фонтан со звонко поющими струями. Окружала двор аркада, под колоннами которой властвовали тень и прохлада.
Окна отнюдь не были защищены ставнями от стихии, но забраны стеклами. Такую роскошь я видел лишь в кафедральном соборе города Салеми, неподалеку от которого родился.
Внутри все было богато украшено венецианскими шелками и фламандскими гобеленами и освящено присутствием поразительных реликвий: кусочком иссохшей плоти святого Лаврентия, пусть даже обратившимся в прах за время, прошедшее с его мученической кончины, рукой святого Георгия, ухом святого Павла и одной из тех чаш, в коих содержалась вода, превращенная Господом нашим в вино.
