— Вы американец? — спросила женщина на прекрасном английском языке.
— Немец, — с подобающей лаконичностью ответил Лэнг.
Она вытерла руки передником, улыбнулась, как будто это различие ничего не значило, и продолжила все так же по-английски:
— Комната у нас есть. С таким же видом, как и здесь. — Она указала на окно за своей спиной.
Вернувшись в холл, женщина открыла большую книгу. Лэнг неохотно — а куда денешься? — вручил ей карту «Visa» и паспорт Шнеллера. Если повезет, сведения о нем в течение нескольких ближайших дней не дойдут до парижских компьютеров, а хозяйка не станет снимать деньги с карты, пока ему не придет время выписываться и расплачиваться. Рейлли показалось, что предъявленные документы чем-то разочаровали хозяйку. Прежде чем сделать ксерокопию карты, она записала номер паспорта в книгу.
Лэнг попытался вспомнить, когда в последний раз видел, чтобы с кредитной картой поступали таким старомодным способом, а не просто засовывали в электронный считыватель, и не успел. Женщина вернула ему документы, обернулась к доске с ключами, находившейся у нее за спиной, а затем отправилась вверх по лестнице. Лэнгу пришлось поторопиться, чтобы не отстать. Поднявшись на галерею, она открыла какую-то дверь и молча предложила ему войти. В комнате не было ничего примечательного, если не считать обещанного вида на Од. Описывая его, какой-нибудь журнал для путешественников не поскупился бы на эпитеты. К примеру, «река, змеящаяся между меловыми утесами и сверкающая под полуденным солнцем, словно россыпь бриллиантов».
Как только женщина ушла, Лэнг открыл чемодан и переоделся в новые джинсы и рубаху. «Мефисто» оказались еще удобнее, чем при примерке. Взял он и веревку — пропустил поясной ремень через моток и прицепил карабин к этому же ремню.
Рейлли запер комнату снаружи, задержался, выдернул из головы волосок и слюной наклеил его между дверью и косяком. Если у него будут посетители, хорошо бы узнать об этом.
Тамплиеры: гибель ордена
Повествование Пьетро Сицилийского.
Перевод со средневековой латыни д-ра философии Найджела Вольффе.
6
Места, куда везли нас наши тюремщики, мы достигли через шесть дней пути. Будь у меня больше сухих чернил и бумаги, где можно было бы записать все, повествование сие было бы преисполнено описаний жестокости и лишений, кои мы претерпели, но все это более неважно.
Мне ведомо лишь, что нас заточили в принадлежащем королю замке с двумя одинаковыми башнями. Он стоит над рекой, на высоком холме. Все братья помещены были в отдельные темницы, дабы не дать нам возможности сообщаться друг с другом. Доставшаяся мне камера находится ниже поверхности земли, так что я не могу утешаться дневным светом, а стены столь толсты, что я слышу лишь, как грызуны шуршат в соломе, которая составляет всю мою мебель. Вода и сырая слизь капают со стен, пахнет здесь гнилью и тленом.
Раз в день тюремщик просовывает под дверь лоток с объедками, какие хороший хозяин и свиньям не даст. Ни ложки, ни ножа нет, так что сначала приходится мне отгонять от своей еды крыс, а потом пособачьи грызть отвоеванное. На четвертый день за-ключения догадался я возблагодарить Бога за тот хлеб насущный, который Он, хоть и скудно, однако же дает мне.
При аресте нам не позволили взять с собою ничего, не считая того, что было на каждом из нас. Не окажись при мне письменных принадлежностей, коими намеревался я воспользоваться, дабы приступить к своим обязанностям после вечерней трапезы, то был бы я лишен возможности делать записи о последовавших событиях.
На первое же утро по прибытии меня приволокли в просторную комнату и поставили пред возвышением, где восседал муж, о котором сообщили мне, что он помощник великого инквизитора Парижа. Он зачитал мне обвинения, схожие с теми, что я слышал от бальи. Я ответствовал, что не виновен, после чего меня подвели к входу в соседнюю комнату, откуда доносились крики и стоны.
Я предположил, что там должны были подвергнуть меня пыткам, дабы признал я истинность напраслины, возведенной против братьев Храма. Посейчас не знаю, что было хуже: ожидать, слушая крики других истязаемых, или самому переносить мучения.
Я хотел молить Бога даровать мне силу, чтобы вытерпеть все, что меня ожидало. Увы, знание, обретенное в той проклятой пещере, отнимало все мое стремление к молитве, ибо не знал я, кому ее возносить.
В соседней комнате тем временем наступила тишина, и оттуда вынесли обмякшее тело старого келаря, который испустил дух, не выдержав мучений. Воистину, ему повезло более, нежели остальным тамплиерам.
Меня привязали к сочлененным меж собою железным решеткам, так что сидел я, протянув ноги к экрану, по другую сторону которого пылал огонь. Ступни мои намазали жиром, убрали экран, и ноги стали поджариваться, словно оленина над очагом. Экран меж тем двигали туда и сюда, управляя силой жара. Каждый раз мои мучители сызнова читали ужасные обвинения, кои я раз за разом отрицал, невзирая даже на то, что обонял смрад собственной плоти, которая, шипя, поджаривалась на огне. Я орал так, что сам чуть не оглох, и наконец погрузился в благословенную темноту.
Мучители мои не удовольствовались этим, но привели меня в чувство и начали все снова.
На следующий день у меня вырвали два зуба. Еще днем позже вздернули на дыбе.
Не знаю, долго ли пролежал я на соломе в моей темнице, соблазняя обожженной плотью грызунов и других паразитов и страдая от боли в поврежденных мышцах и вывернутых сочленениях. Мне было немыслимо трудно отбиваться даже от этих мелких врагов, пока не появился передо мной мальчик. Сначала подумал я, что он был лишь одним из многих видений, посещавших меня, когда от боли терял сознание и приходил в себя. Но выяснилось, что он настоящий человек, служба коего состояла в том, чтобы ухаживать за такими же несчастными, как я, наподобие того, как подручный скотника ходит за животиною в хлеву — он заменял мне солому и наливал свежую воду вместо той вонючей позеленевшей жижи, которая была в бадье.
Зовут его Стефан, и от него я узнаю все новости. Мальчик сказал мне, что даже понтифик Климент V отрекся от нас и стакнулся с королем Филиппом, дабы уничтожить орден вопреки всем обещаниям своего предшественника. Я также узнал, что Его Свя-тейшество объявил всех наших братьев богоотступниками, орден распустил, а все его богатства повелел конфисковать. Но великое множество братьев, равно как и большая часть сокровищ и принадлежащий ордену флот, исчезли.
Узнал я также, что братья, отказывающиеся признать наветы и измышления, воздвигнутые против них, будут сожжены перед замком тамплиеров в Париже.
Так я оказался перед неразрешимой проблемой. Что делать? Дать ложные свидетельства, признать обвинения и тем самым избавиться от дальнейших мучений, но обречь душу на вечное проклятие, или, напротив, твердо держаться истины, что неми-нуемо закончится дальнейшим умерщвлением плоти и смертью на костре? Если бы я мог, как и прежде, твердо верить, что второй путь приведет к спасению души! Тогда не пришлось бы мне выбирать одно из двух. Но, увы, после того как прочел то, что записано на камне на горе Карду, не ведаю я, существует ли вообще вечное спасение.
