Как всегда, восьмизрачковый дракон оставался верен себе и говорил загадками. Ведь до той поры, пока Ямерт и его присные живы и действуют, приговор нам с Ракотом и Хрофтом формально ещё может быть приведён в исполнение. Или же его непременно надо было свершить, «оставаясь богами»? Но почему тогда диск и жезл сделали то, что сделали, совершенно точно не имея для этого достаточно мощи?
Или всё это и впрямь было спектаклем, разыгранным как по нотам великим интриганом Сущего, ещё именуемого порой Духом Познания?
Нет, признавался я себе. Хедин — Истинный Маг ещё мог бы поверить в заговор столпов Третьей Силы, мог даже горячо взяться за расследование — меня-прежнего манили подобные коллизии, коварные потайные планы со множеством вложенных друг в друга секретов — но Хедин, бог Равновесия, не мог себе позволить верить в подобное. Потому что это означало бы, что нет никакого равновесия, нет и всевластного закона, нашего с Ракотом проклятия, а есть лишь всевластие Орлангура с Демогоргоном, двух братьев — Духов Познания и Соборной Души Мира.
Сперва нам с Ракотом всё казалось просто и понятно, Молодые Боги струсили, бросились бежать, предали и бросили Упорядоченное на съедение Неназываемому. Это и лишило их божественности. Упорядоченное, как заявил нам Великий Орлангур, выбрало нас.
Но божественность — это не кошель с золотом, это не знак, не символ, вообще не что-то вещественное. Как его можно лишиться? Посредством каких сил (или заклятий, или механизмов) происходит такое? Или здесь скрыто что-то совсем мистическое, не могущее быть объяснённым в пределах известной нам магии?
Впрочем, вернёмся к Отцу Дружин, устроившемуся в новом и молодом, как он утверждает, мире. Он пропустил описание самого «устраивания», строительство дома и прочее, и начинает рассказ сразу со своих «гостей».)
Дом вышел на славу. Крепкий, вросший глубоко в землю сложенным из дикого камня основанием. Стены из вековых стволов, крыша — словно заросший мхом холм. Причудливо заплетены и ведущие к «дому Высокого» пути-дороги: кто попало не пройдёт, не проберётся. Знание должно оставаться «запретным» — тогда к нему придут сильные и неуёмные, кому тесны старые пажити.
А дальше уж он, Старый Хрофт, сумеет объяснить им, что к чему.
Сделать предстояло много, очень много. И прежде всего — понять, в чём секрет магии Молодых Богов. Что дало им силу? И здесь — наученный опытом Лаувейи, Отец Дружин стал куда больше доверять смертным. Хотя, справедливости ради, простой смертной та великанша отнюдь не была, срок жизни ей был отмерен явно не как большинству её сородичей.
Так или иначе, он возвёл дом, кузню вблизи лесного ручья. Вода здесь текла приятная на вкус, но всё равно, казалось ему, не сравнить со Хьёрвардом, куда дорога теперь закрыта надолго. Не навсегда — потому что мы ещё вернёмся! — но на долгие века, пока он не будет готов.
В горне радостно плясало пламя, без устали трудились мехи, приводимые в движение водяным колесом, а Отец Дружин глядел на огонь, и ему казалось — он видит Локи, Локи, которому предсказано было погубить весь род богов Асгарда, а вместо этого он до последней капли крови защищал их. Старые пророчества и предсказания не исполнились, они рассеялись, как утренний туман под налетевшим ветром. Будущее неопределённо, впервые он, Хрофт, по-настоящему свободен, но свобода эта куплена поистине страшной и неподъёмной ценой. Раньше впереди, хоть и невообразимо далеко, его ждала неизбежная — или казавшаяся неизбежной — гибель при Рагнаради. Сейчас, пощажённый победителями, он не знал, чего ждать вообще. Когда-то осознание, что и его бытие конечно, равняло его со смертными, гордо принимавшими неотвратимую гибель; сейчас же он не смог бы смотреть в глаза тем, кто жил под его властью.
Не торопись, Отец Дружин, спешить тебе некуда. Твой удел — одиночество, до тех пор, пока не выкуется оружие для твоей мести.
Мехи стараются, раздувают и раздувают огонь. Горит чёрный уголь, ждёт металла, готов отдать ему свой жар, чтобы мёртвое изменило форму. Брусок сделается мечом, или мотыгой, или плугом — что потребуется кузнецу. Но нет, нет такой руки и такого молота, чтобы изменить посмертную участь тех, кто жил. Даже если они были богами — а, может, в особенности тех, кто был богами.
…Мир вокруг был молод, но боли хватало и в нём. Отцу Дружин не потребовалось много времени, чтобы понять — Древние Боги, хозяева здешних мест, разделились. И потом… они казались не настоящими богами, а кем-то, кому вышняя воля придала законченность форм, подобно тому, как он сам, Старый Хрофт, бог Один, был отцом других обитателей Асгарда.
Иногда он размышлял о том, не попытаться ли воззвать и договориться с тем, кто в действительности распоряжался этим миром. Но, обдумав это и так и этак, от мысли Старый Хрофт отказался: он сам жил, пил хмельной мёд и веселился на пирах с сородичами, вместе с ними выходил на битвы, любил жён и дев, знал радости плоти, имел много детей; здешний же хозяин оставался скрыт завесой бесплотности, прячась за окоёмом мира, и никогда не спускался в него, никогда не странствовал по его тропам, самолично вникая в дела тех, кто живёт под здешними звёздами.
Нет, владыка этого мира совсем, совсем иной. Вместо себя он послал слуг, не детей. Или, может, и «детей», но совсем не в том смысле, что вкладывал в это слово сам Хрофт.
Так или иначе, они, эти слуги — или дети, или создания, зови как хочешь — поссорились. И не подобно асам с ванами, что, как говорится, подрались и помирились. И даже не так, как асы с гримтурсенами. Нет, эта война шла до полного избытия другой стороны, враг не имел права жить.
А когда бьются такие силы, малые, обычные обитатели подлунного мира, неизбежно станут искать защиты.
И так же неизбежно лучшие из них придут к нему, Хрофту.
…Первыми до него добрались, конечно же, здешние хозяева.
Великолепный всадник, высокий и статный, на столь же великолепном коне. Стояла звёздная ночь, полная шорохов и запахов, среди неё жеребец сиял, словно слиток серебра, подковы его были золотыми.
Слейпнир недовольно фыркнул. Он вообще не жаловал здешние места, где водилось полным-полно всяких чуд и страховидлов.
К седлу всадника был приторочен огромный рог, в правой руке он держал копьё. Острие сверкало колючими отблесками, и Старый Хрофт невольно усмехнулся, вспомнив сломанный Гунгнир.
— Кто ты таков? — надменно вопросил всадник.
Конечно, говорил он совсем не на принятых в Хьёрварде наречиях. Но Отец Дружин не зря слушал ветра и воды, не зря следил за перипетиями стычек между враждующими — он знал, как следует ответить.
— Я гость, — ответил он, слегка кивнув новоприбывшему. — Я никому не делаю зла и не сражаюсь ни на чьей стороне.
Всадник так и впился глазами в лицо Одина; тот спокойно выдержал пристальный взгляд.
— Ты не из слуг Врага, — слегка растерянно проговорил наездник. — И не из наших слуг…
