— Нет! — и она добавила: — Спасибо.
Хорошие манеры так же прилипчивы к Даффи, как соринка к глазу.
— Ладно, в любом случае садись, — сказала я. — Ты меня нервируешь.
— То, что я хочу сказать, надо говорить стоя.
Я пожала плечами и предложила:
— Застрелись.
Но она даже не улыбнулась.
— У тебя нет ни капли мозгов? — продолжала орать она. — У тебя совсем нет ни капли мозгов?
Я подождала объяснений, каковые, я уверена, воспоследуют незамедлительно.
— Разве ты не видишь, что ты делаешь с отцом? Он раздавлен, он болен, он не спит, и ты еще ввязываешься в проблемы. Как ты вообще можешь так поступать?
Я пожала плечами. Я могла бы сказать ей, что не далее как прошлым вечером я имела с отцом совершенно цивилизованную беседу.
Но потом вспомнила, что наткнулась на него, когда он сидел на кухне в одиночестве и в темноте.
Лучше переждать, пока Даффи бесится. Даже у истребителя рано или поздно заканчивается боезапас. Но к этому времени Даффи настолько разъярилась, что хотя она и взглянула в сторону Эсмеральды несколько раз, даже не зафиксировала ее присутствие.
Минут десять я слушала, как Даффи психует, расхаживая по комнате, размахивая руками, перечисляя все мои грехи с момента рождения и выуживая из памяти инциденты, о которых забыла даже я.
Это был впечатляющий спектакль.
А потом она внезапно разрыдалась, словно потерянный ребенок, и я оказалась рядом с ней, обнимая ее, в эту минуту все вокруг перестало для нас существовать.
Мы не произнесли ни слова, да этого и не требовалось. Мы стояли, вцепившись друг в друга, словно осьминоги, мокрые, дрожащие и несчастные.
Что с нами будет?
Мое сознание всячески противилось тому, чтобы глубоко погрузиться в эту проблему.
Куда мы пойдем, когда Букшоу продадут? Что мы будем делать?
На эти вопросы ответов не было и счастливого конца не предвиделось.
Если нам повезет, продажа Букшоу поможет расплатиться с долгами отца, но мы останемся без дома и без денег.
Я знала, что отец никогда не примет милостыню, его кровь воспротивится этому.
Вот снова это слово: кровь. Она повсюду, не так ли? Сочится из отрубленной головы Иоанна Крестителя, капает с деревянного лица святого Танкреда, пачкает мою ленточку, демонстрирует все свое великолепие на стеклянной пластинке под микроскопом…
Повсюду. Кровь.
Вот что связывает нас воедино, Даффи, Фели, отца и меня.
В этот момент я точно знала, что мы — одно целое. Несмотря на дурацкие сказки, которыми изводили меня сестры, моя кровь сейчас кричала мне, что мы — одно целое, и никто не разлучит нас.
Самый счастливый и при этом самый печальный момент в моей жизни.
Мы простояли целую вечность, Даффи и я, обнимая друг друга, не желая разлучаться и не глядя друг на друга. В моменты вроде этих лучше уткнуться лицами друг другу в плечи.
А потом, невероятно, я обнаружила, как говорю:
— Успокойся, успокойся, — и похлопываю ее по спине.
Мы могли бы рассмеяться в ответ на это, но нет. Наконец Даффи в соплях отодвинулась от меня и пошла к двери. Наши глаза так и не встретились.
Все возвращалось на круги своя.
Спускаясь по восточной лестнице, я чувствовала себя странно. Что со мной происходит?
С одной стороны, что-то заставило меня последовать за Даффи, когда она вышла из комнаты: какая-то потребность продолжить контакт, который только что между нами был. С другой стороны, мне хотелось ее убить.
Из моих двух сестер Даффи я боялась больше всего. Думаю, это из-за ее склонности к молчанию. Чаще всего она сидела, свернувшись калачиком, с книгой — сама по себе довольно приятная картина, но эта ее манера сворачиваться в клубок напоминала змеиную.
Никогда не знаешь, когда она бросится на тебя, а когда она это делала, ее слова действовали, словно яд.
Я остановилась на лестничном пролете поразмыслить.
Меня разрывало на части: с одной стороны, изнутри рвалась какая-то полусонная благодарность, а с другой стороны, снаружи на меня давила невероятная тяжесть сложившейся ситуации.
Взорвусь я, или меня расплющит?
Я продолжила в каком-то полусне спускаться по лестнице, потом, сама того не осознавая, прошла на кухню.
Миссис Мюллет, по локти в пене, мыла гору посуды.
— Что с тобой, дорогуша? — спросила она, вытирая руки и поворачиваясь ко мне. — У тебя такой вид, будто ты увидела привидение.
Может, так и было.
Может, я видела призрак того, какой могла бы быть жизнь нашей семьи, если бы мы не были тем, кто мы есть.
Это все так чертовски запутанно.
Миссис Мюллет сделала то, что она не делала с тех пор, как я была совсем маленькой девочкой. Она встала на колени, положила мне руки на плечи и заглянула в мое лицо.
— Скажи мне, в чем дело, — мягко произнесла она, убирая волосы с моих глаз. — Расскажи все миссис М.
Полагаю, я могла бы это сделать, но не стала.
— Думаю, это просто мысли о том, что Фели выйдет замуж и переедет, — сказала я, и моя нижняя губа задрожала. — Я буду скучать по ней.
Почему, подумала я, произнося эти слова, проще всего лгать там, где в деле замешаны чувства?
Эта мысль первый раз пришла мне в голову, и она меня испугала. Что ты делаешь, когда твой разум извергает вопросы, на которые ты не знаешь ответы? Вопросы, которые ты даже не понимаешь?
— Мы все будем скучать по ней, дорогушенька, — сказала миссис Мюллет. — Этому дому будет не хватать ее прекрасной музыки.
И тут я не выдержала. Я разрыдалась.
Почему?
Трудно объяснить. Отчасти при мысли о том, что миссис Мюллет будет скучать по Людвигу ван Бетховену и Иоганну Себастьяну Баху; что ей будет не хватать Франца Шуберта, Доменико Скарлатти и Пьетро Доменико Парадизи и сотен других, населявших стены Букшоу всю мою жизнь.
Каким пустым станет это место. Каким кровавым и ужасно пустым.
Миссис Мюллет утерла мои глаза передником.
— Тихо, тихо, дорогуша, — сказала она, в точности как я Даффи перед этим. — В духовке вот-вот испекутся лепешки. Чтобы осушить слезы, нет ничего лучше лепешек.
Я улыбнулась при этой мысли, но лишь чуть-чуть.
— Садись за стол, и я поставлю чайник, — продолжила она. — Чашечка хорошего чаю полезна для горла, как сказал епископ хористке. Ой! Прости, дорогуша! Я не должна была такое говорить. Одна из тех шуточек, что Альф подцепил во время полковых обедов. Не знаю, что на меня нашло.
