– Разве это неправильно?
– Это неразумно.
– Так что ж, права ваша дочь, которая вышла замуж, вероятней всего, по расчету, ведет светскую жизнь и скучает? Она счастлива?
– Думаю, что нет, – сейчас же нахмурился граф. – Впрочем, она об этом не думает.
– Не думает, потому что за нее все решили. Вы решили. Вам нравится моя естественность, но вы же меня за это и осуждаете. Напоминаете мне о рассудке и долге. Вернее, пока только о рассудке, но сейчас начнете говорить о долге, о той пропасти, что меня ждет, о Боге.
– Потому что я светский человек, Александра Васильевна. Я воспитан так же, как и все господа моего круга, я вынужден вести себя, как все порядочные люди, как все они, я выработал в себе известную посадку в экипаже и известные приемы поведения в салоне и в театре. Я вынужден притворяться, что чувствую неловкость, говоря по-русски, и говорить в обществе только по-французски. И хотя я не молод, мне невозможно заявить открыто свое мнение, потому что от этого все равно не будет никакого толку.
– Почему? – удивилась Шурочка.
– Потому что я, извините за откровенность, могу развратничать с актрисами и содержать дюжину любовниц. Могу проигрывать в карты десятки тысяч за один вечер, могу даже жениться на девушке бедной и никому не известной. И все сочтут это за безумства, но поймут. Но я совершенно не могу выступить против того образа жизни, который ведут все. Потому что это уже не безумства – это подрывание основ. Основ государства, которое целиком держится на вековых предрассудках и рабстве. Вы, должно быть, меня не понимаете…
– Я понимаю. Я читала. Это правда, что в других странах люди не могут принадлежать другим людям?
– Вы имеете в виду так называемую свободу? Поверьте, я видел ее. Нищие рабочие, которые умирают на фабриках от непосильного труда, женщины, истощенные недоеданием и вынужденные продавать себя на улицах, погибающие от голода дети. Такая свобода есть плод буржуазных демократий, но кроме мифической независимости одного человека от другого она ничего не дает.
– Где же выход?
– Россия должна идти своим путем, путем просвещенного монархизма. Впрочем, это не тема для разговора с барышней. Мы отвлеклись от любви.
– Я хочу прочитать обо всем, что вы мне сейчас говорили. Те философы, которые у вас есть… Быть может, Вольтер? Или я что-то не то говорю? Я же, Алексей Николаевич, ничего толком не знаю. Но хочу узнать.
– Начните с самых древних. Философию, милая Александра Васильевна, надо постигать с азов. Она, как хорошее вино, чем древнее, тем крепче. Демократия гораздо старше, чем монархия. Монархия родилась из права сильного, когда перестали сопротивляться слабые.
– Хорошо, я прочитаю то, что вы для меня подберете.
– Вам не кажется скучной такого рода беседа за завтраком?
– Простите ради бога, Алексей Николаевич… Вы очень мудрый и старый человек… Простите, – она поняла, что сказала глупость.
– Ничего. Для вас, семнадцатилетней, я, должно быть, невероятно древний, как, к примеру, вон тот дуб. – Он взглядом указал в парк, где корявое дерево стояло меж ровненьких липок. – Кстати, надо сказать, чтобы его спилили. Пусть вас не смущает моя старость. Продолжайте, ради бога. Мне интересно вас слушать.
– Я хотела сказать, что не знаю, как вы можете понимать и говорить такие вещи, про демократию и прочее, и при этом жить, как все. Если я о чем-то подумаю вдруг, то и поступаю сообразно своим мыслям.
– А вот это и есть цельность натуры, милейшая Александра Васильевна, которая меня так в вас привлекла. Вы не боитесь погибнуть ради вещей, ценность которых для многих сомнительна. А для девушек вашего возраста вообще непонятна. И если тот человек, ради которого вы собираетесь наделать глупостей, окажется подлецом, вы всегда можете обратиться к моей защите.
– Ах нет, не надо, я сама!
– Вы любите. – Граф внимательно посмотрел на нее. – Вы любите и он счастливец. Или подлец?
– Пойдемте в библиотеку, Алексей Николаевич, – она поспешно встала. – Меня могут хватиться.
– Что ж, – он тоже поднялся, – я вижу, что вы не хотите об этом говорить. Пока не хотите. Но я терпелив, Александра Васильевна. Именно потому, что я, как вы изволили выразиться, очень мудрый и старый человек. Я намерен отложить свой отъезд. Угодно вам будет на следующей неделе любоваться в этом парке фейерверком?
– Да, конечно! Я еще никогда не видела фейерверка!
– Я намерен дать большой бал, хотя летом это, кажется, и не принято. В моем огромном доме давно уже не было гостей.
– И хозяев, – тихо добавила Шурочка.
Он грустно рассмеялся и тут же преобразился. Улыбка ему шла, она делала лицо его молодым и приятным. Держался он прямо, сказывалась выправка бывшего военного, и вообще, как она могла назвать его стариком? Но все почему-то говорят: «старый граф». И трепещут перед ним. А почему? Он такой же человек, как и все.
Граф Ланин вдруг перестал улыбаться и каким-то особенным голосом сказал:
– Прежде чем мы пройдем в библиотеку и вы получите свою книгу… Я хочу вам что-то показать, Александра Васильевна. Что-то совершенно необычное. Особенное. Пройдем в мой кабинет.
Они вернулись обратно в ту комнату, с которой началось их путешествие по дому. Граф Ланин какое-то время стоял в нерешительности, потом подошел к шкафу с книгами и нажал на невидимую глазу пружину. Шкаф отъехал в сторону, за ним оказался сейф. Граф набрал шифр, открыл дверцу и достал оттуда малахитовую шкатулку. Подошел и подал ее Шурочке со словами:
– Как-нибудь я решусь рассказать вам одну историю, которая меня чрезвычайно занимает, а сейчас только покажу. Вы должны его увидеть.
– Что это? – Шкатулка была тяжелой, Шурочка с трудом ее удержала.
– Взгляните.
Граф сам открыл шкатулку и достал оттуда обитый бархатом футляр небольшого размера. Потом помедлил еще немного и открыл-таки его. Шурочка взглянула, и ей на мгновение показалось, что там лежит звезда, которая упала с неба, а ее подобрали и упрятали в черный бархат, в футляр, а футляр в ларец, чтобы никто не ослеп от блеска ее и неземного величия. Звезда сияла и казалась живой, рассыпая искры того драгоценного света, который собрала на небе за все время своих долгих странствий. Шурочка не сразу поняла, что это огромный бриллиант. Так и стояла со шкатулкой в руке, глядя на футляр, который держал двумя пальцами граф. Он сам забрал из ее рук ларец и отнес его на стол. После чего вернулся, достал из футляра камень и вложил в ее руку.
Она стояла как зачарованная, не в силах сказать ни слова. Теперь она видела, что это не звезда. Камень был бесцветный, то есть чистой воды, без единой трещинки или какого-нибудь иного дефекта. В основании своем – плоский и ограненный в виде правильной выпуклости. Таким образом, формой бриллиант напоминал огромную застывшую каплю, в которой словно бы расплавился солнечный свет, пока она была живой, и теперь, омертвев, она сияла так, словно была хранилищем сияния по меньше мере ста солнц, ста небесных светил. Свет всех этих солнц застыл одной-единственной каплей, легко умещающейся в ладони. Шурочку словно околдовали. Граф тоже любовался бриллиантом какое-то время, а потом тихо спросил:
