– Да знаю, знаю. Бутылку коньяка в комнате отдыха
нашли, неужто она и впрямь целую бутылку выпила? Просто в голове не
укладывается.
– Разные бывают обстоятельства. Предположим, скверно на
душе у нее было, вот она и решила выпить, отвлечься.
– Да с чего скверно-то? – всплеснула руками
женщина. – В толк не возьму.
– Вот чтобы это выяснить, я и пришла к вам.
– Вы что ж думаете, она сама, что ли? – Голос она
опять понизила и последние слова произнесла шепотом. Я пожала плечами. –
Быть этого не может. Я так Ленке и сказала.
– Что за Ленка? – насторожилась я.
– Да у Сапруновых, что напротив живут, домработница.
Такая балаболка. Вчера прибежала и давай трындеть: вся улица, говорит, болтает,
что Людмила сама из жизни ушла. Выпила для храбрости и бултых…
– А что за причина у нее была, Ленка не сказала?
– Конечно, как же без этого. На работе у нее все
разладилось. Но вы сами подумайте, неужто женщина, у которой такой хороший муж,
ребеночек, руки на себя наложит из-за какой-то работы? Смех один. В деньгах она
не нуждалась, ну и плюнула бы на эту службу.
– Разумно, – согласилась я. – Одно смущает:
коньяк в таких количествах без повода не пьют, если человек к спиртному
равнодушен.
– Это я не знаю. Может, правда из-за работы переживала,
вот и выпила. Потом решила в бассейне искупаться, чтоб хмель вышел, беда и
приключилась. Уж вы мне поверьте, я сама все эти дни только и думаю, что да
как… В голове у меня эта бутылка не укладывается. Откуда соседи-то узнали, та
же Ленка… я ни словечка никому… вот ведь. Сама Людмила не могла, нет. А Ленке
лишь бы сболтнуть чего, сначала с машиной этой пристала, потом…
– С какой машиной? – насторожилась я.
– Ой, да чепуха, ей-богу… – махнула она рукой.
– Вы мне все-таки расскажите, – не отставала я.
– Ленка говорит, что машина к нашему дому подъезжала, к
хозяйскому, я имею в виду. Часов в восемь вечера. Такси. И выехали через их
прогон, а они там елок осенью насажали, ну и елку одну помяли. А Сапрунов вроде
в окно такси-то видел и жаловаться надумал, почему ездят где не положено. Хотел
позвонить куда следует, да номер машины не успел заметить.
– Я не поняла, такси что, Людмила Матвеевна вызывала?
– Уж этого не знаю.
– А Ленка что по этому поводу говорит?
– Да ничего. Подъехала машина к нашей калитке, потом
уехала, а приезжал ли кто или Люда уезжала, не ясно.
Это показалось мне интересным. Погибла Корзухина гораздо
позднее, где-то в промежутке между двенадцатью и тремя часами ночи. Но
неизвестный гость мог знать о причине перемены в настроении Людмилы, хотя
почему обязательно гость? С таким же успехом сама Корзухина могла к кому-то
отправиться. Если все-таки был гость, хотелось бы знать, когда он дом покинул и
есть ли у него алиби на момент… я едва не подумала «убийства» и в досаде
нахмурилась, поспешно попеняв себе: речь идет о несчастном случае или о
самоубийстве. Если все-таки о самоубийстве, вполне возможно, что к такому шагу
Корзухину кто-то подтолкнул. В общем, такси очень меня заинтересовало.
– А имя-отчество Сапрунова не подскажете?
– Виктор Альбертович.
Я удовлетворенно кивнула, с Виктором Альбертовичем мы были
очень хорошо знакомы.
– Скажите, – помедлив, спросила я, – вчера на
похоронах было много родственников?
– Народу много было, а уж кто родня, кто нет, не знаю.
Людмила Матвеевна говорила, нет из близких у нее никого, только тетка, которая
ее воспитала, но та в прошлом году померла. А у Владимира Сергеевича родители
живы, они из района приехали. Немолодые уже, но посмотреть на них приятно,
такие хорошие люди, оттого и сына достойного вырастили, ведь когда ребенок
растет в любви и согласии… – Тут Лидия Михайловна отвлеклась на свои
проблемы, но после десятиминутного отступления вспомнила о родственниках
Корзухина. – За сына они очень переживали. Мама-то его все время
повторяла: «Видно, у него судьба такая».
– Насчет судьбы, пожалуй, я соглашусь, –
пробормотала я. – А дочка Корзухина от первого брака на похороны
приезжала?
– Была, – кивнула Лидия Михайловна. – Утром,
часов в десять, приехала. А с кладбища сразу к себе вернулась. Владимир
Сергеевич мне объяснил, что работа у нее важная. Я, признаться, и не знала, что
у него еще дочка есть. Он вчера подвел ее ко мне и говорит: «Вот, Лидия Михайловна,
моя старшая», а у меня и глаза на лоб. В соседней области она живет, училась
там на художницу и осталась.
– Она что, ни разу к отцу не приезжала?
– Не знаю, при мне – нет. Но я ведь три дня в неделю
прихожу. Что там у них в остальное время делается – не знаю.
– В доме, скорее всего, были ее фотографии.
– Да не было никаких фотографий, то есть снимков полно,
но везде они втроем. И Людмила о том, что у Владимира Сергеевича еще дочка
есть, мне ни разу не обмолвилась, почему я и удивилась.
– С отцом у них какие отношения? Не обратили внимания?
– Хорошие, какие еще?
– То есть ничего такого вы вчера не заметили? –
«Ничего такого» я выделила, а теперь Лидия Михайловна смотрела на меня в
замешательстве.
– Не приглядывалась я. Только подумала, что Владимир
Сергеевич, должно быть, первый раз совсем молодым женился, дочка-то уж
взрослая.
– Ей двадцать шесть лет.
– Вот-вот. Неряшливая она какая-то. И на отца совсем не
похожа. Она старалась возле Вики держаться, обнимала ее, а та все к отцу, все к
отцу, вроде как дичилась ее. Уж вы меня простите, я ведь по хозяйству
хлопотала, мне вокруг смотреть было некогда. Но старшая-то мне не приглянулась,
если честно. Смотрела исподлобья, вроде чем-то недовольная. Я вот вам наговорю
сейчас, а вы решите, что я вроде Ленки, – забеспокоилась женщина.
– Это вы напрасно, – заверила я.
Мы еще немного поболтали, однако больше ничего
заслуживающего внимания я не услышала и поспешила проститься. Лидия Михайловна
проводила меня до порога.
– Вы Владимиру Сергеевичу не рассказывайте, что вас опять
беспокоили, ему сейчас тяжело… – со вздохом заметила я.
– Что вы, я понимаю. Буду молчать.
