— И все же, Хильда, мне так неприятно…
Она нетерпеливо взмахнула рукой и воскликнула повелительно:
— Не тратьте времени зря! Если вы случайно потрете эту иглу о ваш рукав, можете уничтожить доказательство. Унесите ее сразу же к себе, поместите в питательный раствор и держите при нужной температуре в таком месте, где Себастьян ее не найдет. А там посмотрим, что выйдет.
Я сделал все, как она просила. К этому времени я уже был отчасти подготовлен к предугаданному ею результату. Моя вера в Себастьяна упала до нуля и быстро понижалась до отрицательных значений.
В девять утра следующего дня я поместил каплю выращенной мною культуры под микроскоп. Чистая и прозрачная для невооруженного взгляда, при должном увеличении она кишела крошечными тварями самого подозрительного вида. Я был знаком с этими голодными тварями. И все-таки я не решился самостоятельно делать заключение в деле такой важности. Ставкой здесь был характер Себастьяна — человека, стоящего во главе нашей профессии. Я позвал Каллагана, который с утра наведался в наше отделение, и попросил заглянуть в окуляр. Он великолепно разбирался в высоких материях, а я установил увеличение в 300 раз.
— Как по-вашему, что это такое? — спросил я, едва дыша.
Он внимательно рассмотрел препарат опытным взглядом.
— Вас интересуют эти микробы? — ответил он. — Да чем же еще они могут быть, как не бациллами пиемии?
— Заражение крови! — пробормотал я, холодея от ужаса.
— Оно самое. Англичане называют это заражением крови.
Я постарался напустить на себя безразличие.
— Я сам их вырастил, — заметил я, как будто речь шла об обыкновенных экспериментальных культурах, — но хотел, чтобы кто-то подтвердил мои выводы. Так вы вполне уверены относительно этих бацилл?
— Да разве я не разводил целые рои этих самых бактерий, не следил за ними день и ночь по заданию Себастьяна целых полтора месяца? Уж поверьте: я знаю их лучше, чем свою родную мать!
— Благодарю вас, — сказал я. — Этого достаточно!
И я отнес микроскоп, пробирки и бацилл в комнатку Хильды Уайд и вскричал:
— А теперь посмотрите сами!
Не дрогнув лицом, она поглядела в окуляр и сказала отрывисто:
— Я так и думала. Возбудитель пиемии. Притом самый вирулентный. Чего-то в этом роде я и ожидала.
— Вы предвидели результат?
— Без вариантов. Оцените: заражение крови развивается стремительно и убивает почти всегда. Пациент быстро впадает в бредовое состояние и не способен высказать свои подозрения. Кроме того, все выглядело бы так естественно! Люди скажут: «У нее была какая-то маленькая ранка, куда проникли микробы, когда она ухаживала за больными». Можете не сомневаться, что Себастьян все продумал. Он отлично умеет планировать.
— И что теперь делать? — растерянно спросил я. — Разоблачить его?
Она беспомощно развела руками:
— Бесполезно! Никто не поверит мне. Каково наше положение? Вы знаете, что игла, которую я вам дала, была та самая, которой намеревался воспользоваться Себастьян, но уронил, и я ее подобрала. Однако вы — мой друг и привыкли доверять мне. Но кто еще поверит? У меня есть только мое слово против его слова — безвестная медсестра против великого профессора. Люди скажут, что я — злокозненная истеричка. Истерия — это камень, который всегда легко бросить в оскорбленную женщину, просящую о справедливости. Объявят, что я выдумала всю историю, чтобы предотвратить увольнение. Кончится тем, что все над этим посмеются. Мы бессильны против него. Еще и потому, что с его стороны нет никакого очевидного мотива.
— И вы останетесь здесь и будете по-прежнему обслуживать человека, который покушался на вашу жизнь? — воскликнул я, в страхе за нее.
— Насчет этого пока ничего не скажу. Я должна все обдумать. Мне нужно было находиться в клинике Св. Натаниэля ради исполнения моего замысла. Поскольку я в нем покамест не преуспела, придется осмотреться и освоиться с новым положением вещей.
— Но здесь вам угрожает опасность! — настаивал я, горячась все больше. — Если Себастьян действительно хочет избавиться от вас, будучи настолько бессовестным, как вы полагаете, его колоссальный ум вскоре поможет ему достичь цели. Он осуществляет все, что задумывает. Вам и часу не следовало бы оставаться в пределах досягаемости профессора!
— Я сама об этом думала, — ответила Хильда с почти неземным спокойствием. — Но на любом пути передо мной встают трудности. В любом случае, я рада, что на этот раз он промахнулся. Если бы он убил меня сейчас, когда я еще не исполнила своего Замысла, — она нервно стиснула свои руки, — который для меня в тысячу раз дороже жизни!
— Дорогая моя леди! — глубоко вздохнув, отважился я на откровенность. — Я умоляю вас выслушать меня. В этих тяжелых обстоятельствах вам необходима помощь. Зачем вам сражаться в одиночку? Зачем отказываться от поддержки? Я так давно живу, восхищаясь вами, я так хочу вам помочь! Если только вы позволите мне назвать вас…
Глаза Хильды блеснули и увлажнились. Она тяжело дышала. Я мог не сомневаться — она не была ко мне равнодушна. Мне чудилось, что даже воздух вокруг нас дрожит от ожидания… Но девушка снова остановила меня движением руки.
— Не настаивайте, — сказала она очень тихо. — Дайте мне идти своим собственным путем. Моя задача и без того тяжела, не усугубляйте же эту тяжесть!.. Дорогой друг мой, вы не вполне понимаете, что происходит. В клинике Св. Натаниэля есть два человека, от которых я желаю уйти, потому что оба они стоят между мною и моим Замыслом. Каждый по-своему… — Она взяла меня за руку и добавила: — Однако обоих я должна избегать. Первый — это Себастьян. Другой… — Она отпустила мою руку и внезапно сорвалась.
— Дорогой Хьюберт, — плача, выкрикнула она, — я ничего не могу с этим поделать! Простите меня!
Впервые назвала Хильда меня по имени, и звучание его уже делало меня несказанно счастливым. И все же она оттолкнула меня.
— Мне уйти? — спросил я, дрожа.
— Да, да, вы должны уйти. Иначе я не выдержу. Мне нужно спокойно подумать обо всем этом. Этот кризис нужно пережить!
В тот день, после полудня и до вечера, по несчастному стечению обстоятельств, я был плотно занят работой в госпитале. Поздно ночью мне принесли письмо. Я взглянул на него в испуге. На конверте стоял штемпель почтовой конторы Бейзингстока. Но, к моему удивлению, адрес был надписан рукою Хильды. Что это могло означать? Тревога охватила меня, но при первых же словах я вздохнул с облегчением. «Дорогой Хьюберт»! Больше не «доктор Камберледж», а «Хьюберт». Это было немалое достижение, что ни говори. Я стал читать дальше с тяжело бьющимся сердцем. Что хотела сообщить мне Хильда?
«Дорогой Хьюберт, к тому времени, когда это письмо дойдет до вас, я буду уже далеко, безвозвратно далеко от Лондона. С глубоким сожалением, с истерзанной душой я пришла к выводу, что ради той Цели, к которой я стремлюсь, мне будет лучше сразу же бросить клинику Св. Натаниэля. Куда я направляюсь и что собираюсь сделать, я не хочу открывать вам. Будьте милосердны, молю вас, воздержитесь от вопросов. Я сознаю, что ваша доброта и великодушие заслуживают лучшей награды. Но я, как и Себастьян, — раба своей Цели. Жизнь моя много лет была подчинена ей, и она все еще дорога мне. Открыть вам мои планы — значит нарушить их. Только не думайте, будто я бесчувственна к вашей доброте… Дорогой Хьюберт, пожалейте меня! Я не осмеливаюсь сказать больше, чтобы не сказать слишком много. Я не доверяю сама себе. Но одно я все-таки должна сказать. Я бегу от вас в той же мере, что и от Себастьяна. Бегу от сердечной привязанности, как и от врага. Быть может, когда-нибудь, если я исполню задуманное, я расскажу вам все. Сейчас я могу лишь просить вас не обижаться и верить мне. Боюсь, что нам очень не скоро удастся свидеться. Но я никогда не забуду вас — доброго советчика, который чуть не отвратил меня от Цели всей моей жизни. Ни слова больше, иначе я не вытерплю…
