– Нет, она на такое обхождение обидится, так ведь, Дженни?
Дженни игриво тряхнула головой, как бы в знак согласия. Конюх почесал в затылке, переводя взгляд с лошади на ее владельца.
– Похоже, она понимает, что вы говорите, сэр.
– Конечно, понимает! Я же сказал, что она смышленная леди. Если я ее позову, она поднимется ко мне по ступенькам и ни одному конюху во всем христианском мире не остановить ее.
– Не надо этого делать, сэр! – попятился от лошади старик. – Она, верно, очень любит вас?
– Она и тебя немного полюбит, если ты дашь ей напиться, – напомнил Джек.
– Да, сэр, сию минуту, сэр, – и беспокойно оглядываясь через плечо на совершенно спокойную лошадь, он исчез во дворе.
Когда Карстерз с кружкой эля в руке вышел из гостиницы и сел на скамью у стены, лошадь жадно пила из ведра, которое держал перед ней старый конюх.
– Замечательная лошадь, сэр, – заметил тот тщательно осмотрев ее стати.
Карстерз вежливо кивнул, глядя на Дженни полузакрытыми глазами.
– Я думаю так всякий раз, когда смотрю на нее, – сказал он.
– Мне кажется, она быстрая. Пробовали на скачках?
– Нет. Но скорость у нее неплохая.
– Никаких дурных привычек?
– Господи, нет, конечно.
– Не лягает?
– Меня – нет.
– Они всегда знают, с кем можно, а с кем нет.
Джек осушил кружку и, поставив ее на скамью, встал.
– Ей в голову не придет лягнуть друга. Дженни!
Конюх смотрел, как она подошла к хозяину, кокетничая и шутливо отступая. На лице старика появилась улыбка.
– Чистое удовольствие смотреть на нее, ей-Богу, – сказал он и получил гинею от Джека, которому никогда не надоедало слышать похвалы своей любимой Дженни.
Карстерз вспрыгнул в седло, кивнул на прощанье конюху и медленно поехал по улице, которая переходила в типичный суссекский проселок, где он пустил Дженни рысью вдоль неровных живых изгородей, сладко пахнувших цветами и весной, и мирных полей, расстилавшихся по обе стороны, постепенно переходящих в холмы, едва различимые в темноте долин. Вечер был необычайно тих: дул нежный западный ветер и на потемневшем небе уже показалась луна.
Некоторое время ему не встречалось ни души, и когда почти через час кто-то показался на дороге, это был всего лишь крестьянин, возвращающийся к ужину после долгого дня, проведенного в поле. Джек приветливо поздоровался с ним и смотрел вслед, когда тот пошел по дороге, напевая.
Больше не встретился никто. В быстро сгущавшейся темноте миля пролетала за милей. Он нахмурился задумавшись.
Странно, но в этот вечер мысли его вернулись ко дням безденежья во Франции. Он решительно отбросил прочь это темное время, стремясь забыть его, но все-таки бывали дни, когда он, помимо воли, мысленно возвращался к нему.
Стиснув зубы, он вспомнил дни, когда он, графский сын, преподавал фехтование в Париже, чтобы не умереть с голоду…
Он вдруг резко расхохотался, и при этих необычных звуках лошадь испуганно прянула в сторону. Хозяин не обратил на это внимания, и она ускорила шаг, легко встряхнув головой…
Он вспоминал о том, как он, экстравагантный Джон, экономил и скупердяйничал, ограничивая себя во всем, чтобы выжить; как поселился в одном из беднейших кварталов, без друзей, без имени.
Потом с горечью он вспомнил то время, когда начал пить, пил много и часто, и дошел до самого края открывшейся перед ним пропасти.
Затем, известие о смерти матери… Джон отогнал это воспоминание. Даже теперь оно вызывало в нем прежнюю боль и бессильный гнев.
Он мысленно вернулся в Италию. На оставшиеся гроши он добрался до Флоренции, а оттуда все дальше к югу, усваивая по дороге новые тонкости искусства фехтования.
Перемена обстановки и общества вновь подняли его дух. К нему вернулось прежнее легкомыслие. Он начал играть на те небольшие средства, которыми располагал. На этот раз ему повезло, он удвоил, утроил и учетверил содержимое своего кошелька. Именно тогда он встретил Джима Солтера, которого нанял слугой. Это был первый друг, которого он нашел с тех пор, как покинул Англию. Они вместе путешествовали по Европе. Джон играл, а Джим вел счет деньгам. Благодаря этому Джон не разорился – ведь ему не всегда везло: бывали дни, когда он проигрывал с ужасающей последовательностью. Но Джим ревниво сберегал его выигрыши, и на жизнь им всегда хватало.
Наконец тоска по Англии и англичанам стала настолько острой, что Джон решил вернуться. Но он обнаружил; что в Англии все было не так, как за границей. Здесь его остро заставили почувствовать себя изгоем. Жить в Лондоне под чужим именем, как ему хотелось бы, оказалось невозможно: слишком многие знали Джона Карстерза и узнали бы его. Он понял, что обречен на жизнь отшельника или… И тут ему пришла идея стать разбойником. Он понимал, что отшельническая жизнь вовсе не подходила его темпераменту, а свободная, полная приключений жизнь человека с большой дороги казалась привлекательной. Приобретение лошади – он шутливо назвал ее Дж. Третья – положило конец сомнениям. Он взял на себя роль благородного разбойника, путешествующего по любимому югу. Впервые после отъезда из Англии, он почувствовал себя счастливым. Постепенно к нему вернулись юность и живость, которых не уничтожили все треволнения.
Клип-клип, клип-клип… Он резко придержал лошадь, прислушиваясь. На песчаной дороге раздавался стук копыт и шум колес.
К этому времени вышла луна, но она скрывалась в облаках, и было довольно темно. Тем не менее Джек ловкими пальцами надел маску и надвинул на глаза шляпу. Уши его свидетельствовали, что экипаж, каким бы они ни был, направлялся к нему, так что он выехал на середину дороги, вынул пистолет и выжидал, устремив взгляд на поворот дороги.
Лошади приближались, и вот уже показалась коренная. Карстерз, разглядев обычный дорожный экипаж, прицелился.
– Стой, или я стреляю!
Ему пришлось повторить приказание дважды, прежде чем его услышали, и выехать из тени, отбрасываемой живой изгородью.
Экипаж остановился, и кучер наклонился посмотреть, кто это приказывает ему остановиться в такой повелительной манере.
– Что тебе надо? Кто ты? В чем дело? – закричал он сердито, и тут увидел наставленный на него пистолет.
– Бросай оружие!
– У меня ничего нет, черт тебя побери!
– Честное слово? – Джек сошел с лошади.
– Да. И жалко, что нет, а то черта с два я бы его отдал.
В то же мгновенье дверь экипажа открылась и на дорогу легко выпрыгнул джентльмен. Карстерз разглядел его. Это был рослый человек, державшийся непринужденно и свободно.
Милорд поднял пистолет.
– Стоять! – приказал он грубо.
