– Мадемуазель… вы слишком добры ко мне… я должен ехать.
– О, мне очень жаль. Ваше пребывание у нас доставило нам такое удовольствие! Я… – она замолчала и поглядела в сторону на цветы.
– Вы? – Джек не смог не переспросить ее.
С легким смешком она снова перевела взгляд на него.
– Разумеется, мне очень жаль, что вы должны нас покинуть.
Она присела на скамью в беседке, увитой розами, и похлопала рукой, приглашая его сесть рядом с ней, с тем же естественным дружелюбием, с которым всегда обращалась к нему. Милорд остался стоять на прежнем месте, опираясь рукой о ствол дерева, а другой теребя монокль.
– Мистрисс Ди… думаю, будет только справедливо, если я расскажу вам то, что сказал вашему отцу, и что некоторое время назад сообщил вашей тете, когда она отказалась мне поверить. Я здесь в некотором смысле под чужим именем. Я не тот, за кого вы меня принимаете.
Диана сплетала и расплетала пальцы, она решила, что поняла его.
– О, нет, мистер Карр!
– Боюсь, что да, мадемуазель. Я… я обычный преступник… грабитель с большой дороги! – он говорил отрывисто, не глядя на нее.
– Но я знала это, – мягко промолвила она.
– Вы это знали?
– Ну, конечно? Я помню, как вы сказали об этом Бетти.
– Вы мне поверили?
– Видите ли, – она говорила извиняющим тоном, – я все время думала, почему вы были в маске.
– И все же вы позволили мне оставаться здесь…
– Ну, что за глупости, мистер Карр! Конечно, мне все равно, кто вы! Я стольким вам обязана.
При этих словах он круто обернулся к ней.
– Мадам, я готов вынести все, кроме вашей благодарности! Вы только из-за нее терпели меня все это время?
Она крепко сжала пальцы.
– Ну, сэр… почему же, сэр…
Пламя погасло в его глазах, он чопорно выпрямился и с поразившей ее сухостью сказал:
– Прошу прощения. Меня следует публично высечь за такой наглый вопрос. Молю вас, забудьте о нем.
Диана поглядела в его суровое лицо, одновременно удивленная и оскорбленная.
– Не думаю, что вполне понимаю вас, сэр.
– Тут нечего понимать, мадемуазель, – ответил он пересохшими губами. – Просто я чересчур самонадеянно полагал, что чуть-чуть нравлюсь вам сам по себе.
Она снова поглядела с грустной улыбкой на его полуотвернувшееся лицо.
– О! – пробормотала она. – О! — и затем вздохнула. – Наверное, это ужасно быть разбойником на большой дороге.
– Да, мадемуазель.
– Но вы ведь можете перестать быть им, – произнесла она уговаривающим голосом.
Он не рискнул ответить.
– Я уверена, вы можете это сделать. Пожалуйста.
– Дело не только в этом, – заставил он себя выговорить. – Есть кое-что похуже.
– Хуже? — переспросила она, широко открыв глаза. – Что же еще вы наделали, мистер Карр?
– Я… однажды, – Господи, как же трудно было это произнести! – Я однажды… сжульничал… в карты, – вот он и сказал все. Теперь она с отвращением отпрянет. Он закрыл глаза и отвернул лицо, ожидая ее прозрения.
– Только однажды! — послышался мягкий голос, полный почтительного восхищения.
Он открыл глаза и рот.
– Мадемуазель!
– Боюсь, я всегда жульничаю в карты, – призналась она. – Я понятия не имела, что это так ужасно, хотя тетушка всегда сердится из-за этого и клянется, что больше не будет со мной играть.
Он не мог сдержать смех.
– Дитя мое, когда это делаете вы, в этом нет ничего ужасного. Вы же не играли на деньги.
– О! А вы играли на деньги?
– Да, дитя мое.
– Тогда с вашей стороны это было нехорошо, – согласилась она.
Он стоял молча, борясь с желанием рассказать ей всю правду.
– Но… но… не надо, сэр, быть таким серьезным, – молящий голос не умолкал. – Я уверена, что у вас было веское оправдание?
– Никакого.
– И теперь вы позволяете этому портить вам жизнь? – укоризненно спросила она.
– А моего позволения не требуется, – с горечью ответил он.
– Ах, какая жалость! Неужели минутная оплошность должна калечить всю жизнь? Это нелепо… Вы ведь… как это называется… искупили свой грех… Да? Искупили, я уверена.
– Прошлое нельзя отменить, мадемуазель.
– Это, конечно, верно, – кивнула она с важным видом. – Но его можно забыть.
Его рука взметнулась, потянулась нетерпеливо к ней и тут же упала вниз. Безнадежно. Он не мог рассказать ей правду и просить разделить с ним его позор. Он должен один нести свой крест и, главное, не ныть. Он решил взять на себя вину Ричарда, и последствия этого нести ему одному. Эту ношу не отбросишь потому только, что она стала слишком тяжела. Это бремя ему нести вечно… вечно. Он принудил свой разум смириться с этим фактом. Всю свою жизнь он стоял один против всех, его имя никогда не обелить, он никогда не сможет попросить эту милую девочку, сидевшую сейчас рядом с таким печальным и умоляющим выражением прелестного лица, чтобы она вышла за него замуж. Он сумрачно взглянул на нее, убеждая себя, что на самом деле ей безразличен, всему виной лишь глупое его воображение. Она заговорила снова, и он слушал ее мягко льющийся голос, который повторил:
– Разве нельзя это забыть?
– Нет, мадемуазель. Это никуда не денется, останется навсегда.
– Но разве нельзя забыть намеренно? – настаивала она.
– Это всегда будет стоять у меня на пути, мадемуазель.
Наверное, деревянный невыразительный голос принадлежал ему. В голосе стучала одна мысль: «Ради Дика… ради Дика. Ты должен молчать ради Дика», – он решительно взял себя в руки.
– Стоять на пути куда? – спросила Диана.
– Я никогда не смогу попросить женщину стать моей женой, – ответил он.
Диана бездумно обрывала лепестки розы. Душистые и нежные, они плавно скользили на землю.
– Не понимаю, почему не сможете, сэр.
– Ни одна женщина не захочет разделить со мной мое бесчестье.
– Думаете, нет?
– Нет.
– Вы так уверены, мистер Карр. Ради Бога, вы спрашивали у этой леди?
– Нет, мэм, и это было бы поступком… э-э… человека…
– Какого, мистер Карр?
– Пса! Негодяя! Мерзавца!
Вторая роза разделила судьбу первой.
– Я слыхала, говорят, что некоторые женщины… любят… псов… и негодяев… и даже мерзавцев, – заметила она вызывающим голосом. Не поднимая ресниц, она наблюдала, как побелели костяшки руки, опирающейся на дерево.
