Я пробормотал: «На снимке она не была похожа на беременную» — и перевел взгляд на соседнюю террасу, с которой за нами наблюдала старая пастушья овчарка. Заметив, что я гляжу на нее, собака привстала на задних лапах, опершись передними о перила, ограждавшие террасу. Она начала лаять, и меня передернуло от ужаса и жалости. У овчарки удалили голосовые связки, и теперь она могла издавать лишь полное надежды, но почти беззвучное, жалкое сипение, состоящее из воздуха, мышц и жестокости. Мне чуть не стало дурно.
Папа спросил: «На каком снимке?» И должно быть, сразу понял, о чем я говорю, потому что сказал, не дожидаясь моих пояснений: «Тогда еще ничего не было видно. В начале беременности ей все время было плохо, она не могла есть и совсем не прибавила в весе, наоборот, похудела. Сначала мы заметили, что она почти не притрагивается к пище, потом — что она выглядит нездоровой, и подумали, что у нее расстройство на любовной почве или что-то в этом духе. Она и наш жилец…»
«Наверное, Джеймс».
«Да, Джеймс. Они были близки. То есть гораздо ближе, чем мы думали. Он был рад помочь ей с английским, когда у нее было время. Мы ничего не имели против, пока она не забеременела».
«И что йотом?»
«Мы сказали, что ей придется уйти. У нас ведь не приют для матерей-одиночек, нам нужен был человек, который будет уделять все свое внимание Соне, а не себе — своему здоровью, своей проблеме, своему состоянию. Мы не выбросили ее на улицу и даже не велели покинуть нас немедленно. Но сказали, что, как только она сможет найти себе другое… место, работу, то она должна уйти. Это означало бы, что ей придется расстаться с Джеймсом, и она сорвалась».
«Сорвалась?»
«Слезы, гнев, истерика. Она не справлялась с собой. Да и как ей было справиться? Тут и беременность, и плохое самочувствие, и перспектива остаться без жилья и работы, и твоя сестра. Соню тогда только что выписали из больницы в очередной раз. Она нуждалась в постоянном внимании. И немка не выдержала».
«Я помню».
«Что?» Я слышал в его голосе нежелание продолжать болезненный для него разговор, но в то же время он не мог не помочь сыну — горячо любимому сыну — вырваться из тюрьмы памяти.
«Кризисы. Соню все время везут то к врачу, то в больницу, то… уж и не знаю, куда еще».
Отец снова откинулся на спинку стула и, как я до этого, досмотрел на собаку, так жаждавшую нашего внимания. Потом он произнес: «Для существа с особыми потребностями нет места среди людей», и я не знал, говорит ли он о животном, о себе, обо мне или о моей сестре. «Сначала у нее нарушилась работа сердца. Дефект межпредсердной перегородки, так это называется. Почти сразу после ее рождения мы догадались — по цвету лица, по ее пульсу, — что с ней что-то не в порядке. Ей сделали операцию, и мы вздохнули с облегчением: хорошо, мы вовремя решили эту проблему. Но затем у нее заболел желудок: сужение двенадцатиперстной кишки. У детей с синдромом Дауна встречается часто, нам сказали. То, что она вообще страдает этим синдромом, на фоне проблем с сердцем и желудком отошло на второй план как нечто незначительное, как косоглазие, что ли. Еще одна операция. Затем атрезия заднего прохода. Врачи только хмыкали озадаченно: похоже, этот ребенок собрал все заболевания, сопутствующие синдрому. Что же у нее не болит? Давайте-ка вскроем ее еще раз. И еще раз. И еще раз. А потом дадим ей слуховой аппарат. И побольше склянок с лекарствами. И конечно, нам оставалось только смотреть и надеяться, что она выдержит все эти истязания, что врачи, разобрав ее тело на кусочки, соберут его вместе как надо и тогда с ней все будет в порядке».
«Папа…» Я хотел остановить его. Он сказал достаточно. Ему пришлось пройти через очень многое: не только через ее страдания при жизни, но и через ее смерть, через собственное горе, горе моей матери и, несомненно, горе своих родителей…
Но я не успел высказать то, что собирался, — в моей голове вдруг снова зазвучал голос дедушки. И я чуть не задохнулся, как будто меня ударили в живот. Но мне необходимо было спросить. Я сказал: «Папа, а как дедушка относился ко всему этому?»
«Как? Он отказался идти на суд. Он…»
«Я имею в виду Соню, а не суд. Соню и… то, какой она была».
Да, я услышал его, доктор Роуз. Он ревел как всегда, ревел, как король Лир, застигнутый бурей, только дедушкина буря бушевала не в степях, а в его собственном мозгу. «Выродки! — кричит он. — Ты можешь плодить только выродков!» В уголках его губ выступает слюна. Бабушка подхватывает его под руку, тихо зовет его по имени, но он не слышит и не видит ничего, кроме ветра, и дождя, и грома в собственной голове.
Папа сказал: «Твой дедушка был не совсем здоров, Гидеон. Но это был великий и добрый человек. Его демоны были яростны, но столь же яростна была его битва с ними».
«Он любил ее? — спросил я. — Он держал ее на руках? Играл с ней? Воспринимал ее как свою внучку?»
«Почти всю свою короткую жизнь Соня проболела. Она была хрупкой. Ее одолевали болезни одна за другой».
«Значит, нет? — сделал я вывод. — Ничего этого он не делал?»
Папа не ответил. Посидев немного, он поднялся, подошел к перилам. Старая пастушья овчарка засипела в своей безгласности, радостно подскочила, поднялась на задние лапы, и ее стремление завоевать каплю внимания было столь же очевидно, сколь и жалко. «Зачем они так поступают с собаками? — возмутился папа. — Господи милостивый, это же противоестественно. Если им хочется иметь домашнее животное, то нужно обеспечить его необходимыми условиями. В противном случае нечего и браться, чтобы потом мучить зверя».
«Ты не хочешь отвечать мне, — сказал я, обращаясь к его спине. — Не хочешь говорить, как дедушка относился к Соне. Так? Не хочешь?»
«Твой дед был таким, каким он был», — ответил отец. И на этом наш разговор закончился.
Глава 8
Либерти Нил знала, что если бы ей повезло встретить Рока Питерса где-нибудь в Мексике и там же выйти за него замуж, то она не оказалась бы в том положении, в каком оказалась сейчас, потому что тогда она смогла бы развестись с мерзавцем в мгновение ока, и дело с концом. Но встретила она его не в Мексике. Мексики у нее даже в планах было. Либби прибыла в Англию из-за своей полной неспособности к иностранным языкам, которая стала особенно очевидна в старших классах. Ведь Англия была ближайшим к Калифорнии местом, которое могло сойти за заграницу и в котором люди говорили на понятном Либби языке. Канада в данном случае не считается.
Она бы предпочла Францию — круассаны были ее слабостью, хотя чем меньше о них говорить, тем лучше, — но первые же дни в Лондоне подарили ей такое количество гастрономических откровений, что вскоре она уже с удовольствием обживалась на лондонских улицах, вдали от родителей и, что гораздо важнее, в тысячах милях от живого примера человеческого совершенства — своей старшей сестры. Икволити Нил была высокой, стройной, умной, красноречивой и омерзительно успешной во всем, за что только ни бралась. И к тому же ее избрали королевой выпускного бала в школе, которую посещали обе сестры. Одного этого было достаточно, чтобы рвануть от нее на другую половину земного шара. То есть для Либби приоритетом номер один было избавиться от лицезрения Оли, и Лондон предоставил ей такую возможность.
