Пока она прохаживалась с недоеденной картошкой в руке перед фургоном, мужчина выгрузил коробки и, поскольку руки у него были заняты, ногой захлопнул заднюю дверцу. Аварийку он оставил включенной, наивно полагая, что это помешает рьяным дорожным полицейским выписать штраф за парковку в неположенном месте. Он заметил Барбару и обратился к ней:
— Простите… Можно вас попросить… Мне надо отойти на минутку. Отнести вот это… — он кивком указал на коробки в руках, — в мой киоск. Вы не присмотрите за фургоном? Здесь такие правила парковки — просто невозможно не нарушить.
— Нет проблем, — сказала Барбара. — Вы мистер Фокус?
— Вообще-то я Барри Миншолл, — хмыкнул он. — Так я мигом. Спасибо.
Миншолл вошел в здание Стейблз-маркета — одного из четырех рынков, разместившихся в округе, а Барбара воспользовалась неожиданным шансом, чтобы обойти его автомобиль. Это был не «форд транзит», хотя это, в общем-то, не имело значения, так как она и не надеялась, что видит перед собой тот самый фургон, который они ищут. Уж она-то знает, насколько мала вероятность, что полицейский, занятый поисками серийного убийцы, совершенно случайно наткнется на него на улице. Но цвет фургона заинтриговал Барбару, и она думала о том, как часто неверная информация считается истинной.
Барри Миншолл вернулся и рассыпался в благодарностях. А Барбара в ответ спросила у него, чем он торгует на рынке. Он перечислил товары: наборы для розыгрышей и фокусов, костюмы, видеокассеты… Барбара слушала, но ее внимание было приковано к неуместным в мрачные зимние месяцы солнцезащитным очкам. Однако, вспомнив о недавней беседе с Венди, она решила, что в этом районе нужно быть готовой к любым чудачествам и не нужно ничему не удивляться.
К машине она возвращалась, погруженная в задумчивость. Кто-то сказал, что фургон красный, и весь Скотленд-Ярд бросился на поиски красного фургона. Но чистый красный цвет — всего лишь малая часть широкого спектра. А может, в этом красном есть примесь синего? Да, нужно будет как следует это обдумать.
Сержант полиции Уинстон Нката отправился в «Свет Бога» подготовленным: перед тем как покинуть здание Скотленд-Ярда, он внимательно изучил биографию преподобного отца Сэвиджа. Полученные сведения позволили ему несколько иначе взглянуть на человека, которому журнал «Санди таймс» и газета «Мейл он санди» посвятили специальные репортажи и которого провозгласили «поборником справедливости».
Пресс-конференция была в полном разгаре, когда Нката вошел в церковь, совмещаемую в дневные часы с суповой кухней. Бедные и бездомные, обычно кормившиеся в кухне, сейчас выстроились на тротуаре в унылую очередь. Многие опустились на корточки с выражением покорной безнадежности, которое часто встречается у людей, обитающих на задворках общества.
Нкате было неловко пробираться через очередь к входу. Только благодаря стечению обстоятельств, думал он, несгибаемой любви родителей и давнему вмешательству одного неравнодушного копа он не разделил жизнь этих несчастных людей. Ту же неловкость он испытывал, когда приходилось исполнять некоторые обязанности полицейского по отношению к собратьям по цвету кожи. Сможет ли он когда-нибудь преодолеть тягостное чувство, будто он предал свой народ, выбрав путь, малопонятный для большинства из них?
Вот и сегодня, когда Нката вошел в захудалую автомастерскую, Сол Оливер посмотрел на него как на предателя. Мастерская приютилась в трущобах на узкой улочке Манро-мьюз, что в Северном Кенсингтоне. Ее стены густо изукрасили уличные художники и покрыл копотью пожар, выпотрошивший соседнее здание. Трущобы тыльной частью выходили на Гол-берн-стрит, где Нката оставил «эскорт». Там, между разбитыми тротуарами и канавами, заваленными мусором, мимо сомнительных оптовых магазинов одежды и неопрятных киосков с грохотом несся транспортный поток.
Сол Оливер трудился над древним «фольксвагеном», когда Нката окликнул его. Механик оторвался от созерцания крохотного двигателя. Он обвел взглядом фигуру Нкаты с головы до пят, после чего изучил удостоверение сержанта. И все, что Сол Оливер думал о Нкате, отразилось на его лице: недоверие к чернокожему полицейскому.
Ну да, он уже в курсе, что стряслось с Шоном Лейвери, рассказал Оливер Нкате, хотя эта новость не стала для него такой уж трагедией. Ему позвонил преподобный Сэвидж. Нет, он, Сол, ничего не знает о последних днях жизни Шона. Он уже несколько месяцев не видел сына.
— Когда он приезжал к вам в последний раз? — спросил Нката.
Оливер посмотрел на настенный календарь, словно желая пробудить свою память. Календарь висел под плотным гамаком из паутины и над грязной кофеваркой. Рядом с кофеваркой стояла кружка, расписанная детской рукой футбольными мячами; на одном боку неуверенные буквы складывались в слово «Папа».
— В конце августа, — подсчитал Оливер.
— Вы уверены? — уточнил Нката.
— А что? Вы думаете, это я его убил или как? — Оливер отложил гаечный ключ, которым орудовал, когда пришел Нката, и вытер руки о замасленную тряпку. — Послушайте-ка, я даже не знал его толком. Да и знать не очень-то хотел. Теперь у меня есть семья, а что случилось между мной и его мамашей, случается и с другими. Я сказал ему: «Да, хреново, что Клео загремела за решетку», — но взять его все равно не мог, что бы он там себе ни напридумывал. Так уж вышло. Да мы с Клео и женаты не были.
Нката старался сохранять на лице бесстрастное выражение, хотя в душе его бушевала буря. Оливер воплощал в себе все худшее, что есть в мужчинах его расы: сбросить семя, если женщина не против, а в случае обременительных последствий уйти, пожав плечами. Равнодушие стало наследством, передаваемым от отца к сыну.
— А чего он от вас хотел? — спросил Нката, — Вряд ли он приезжал просто перекинуться парой слов.
— Да я и говорю. Хотел остаться жить с нами, что ж тут непонятного. Со мной, с моей женой, с детьми. У меня двое. Но я-то не мог его взять. Некуда. И даже если бы нашлось место… — Он огляделся, как будто ища объяснение, укрытое в захламленном гараже. — Мы же чужие друг другу. Он и я. Он думал, я возьму его просто потому, что в нем моя кровь, но я не мог этого сделать, понятно? Ему нужно было жить своей жизнью. Так сделал я. Так все мы делаем.
Он, должно быть, разглядел неодобрение на лице Нкаты, потому как начал оправдываться:
— И кстати, его мать и не хотела, чтобы я остался. Она залетела от меня, да, но мне ничего не сказала, пока я случайно не столкнулся с ней на улице. Ей уже пора было рожать. Вот тогда она и заявила, что это мой ребенок. Но мне-то откуда знать? Но она и потом, когда он уже родился, ко мне никогда не приходила. Я пошел своим путем, она — своим. А тут объявляется вдруг тринадцатилетний пацан, который хочет, чтобы я стал ему отцом. Но я не чувствую себя его отцом. Я его не знаю.
Оливер снова взял в руки гаечный ключ, очевидно желая вернуться к работе.
— В общем, как я уже говорил. Мне жаль, что его мать в тюрьме, но я тут ни при чем.
Это верно, думал Нката, заходя в «Свет Бога» и занимая место у стены. У него практически нет сомнений, что Сола Оливера можно вычеркивать из составляемого списка подозреваемых. Механик не испытывал интереса к жизни Шона Лейвери, а значит, не был заинтересован в его смерти.
