Спустились в подвал, подвели к какой-то комнате, перед ней сняли наручники и брючные ремни, сложили последние в общую кучу, к ней присоединили и мой шарообразный чемодан, а нас самих отправили за дверь.
Помещение, куда попал, состояло из двух комнат 4x3 и 3x3 метра. Между ними туалет на два толчка без дверей. Два окна зарешечены стальными листами с пробитыми дырками. Полумрак, запах параши вперемешку с табачным дымом и чудовищная духота. Я насчитал 90 человек. Но точно определить невозможно, так как каждые две-три минуты дверь открывалась, кого-то приводили, кого-то выводили. Количество постоянно менялось. Все сидеть не могли, поэтому большинство стояло как в метро в час пик.
И снова все закурили. Откуда взялись сигареты и спички — непонятно. И какая необходимость в курении? Помещение не проветривается, народу — яблоку негде упасть, дышать нечем, а им — один черт, курят. Пока думал, как быть, меня вызвали наружу, снова надели наручники и повели.
Из подвала попал на первый этаж, там по коридору направо подвели к последней от конца двери. Успел разглядеть, что здание похоже на какое-то учреждение. Повсюду деловито сновали люди с папочками, на стульях вдоль стен людская масса в колоритных восточных одеяниях. Женщины в хиджабах, мужчины в белом с платками в клеточку или красных шапочках на голове. Охранник открыл дверь и пригласил меня в кабинет.
У окна стол, за ним лицом к входу сидит вальяжный, толстый господин с черными усиками и равнодушным взглядом, за спиной — традиционный портрет президента в парадном мундире с орденами на фоне национального флага. Сбоку еще один стол, за ним секретарша в хиджабе, лица из-за компьютера не видать. Возле стены справа на стуле сидел уже знакомый мне переводчик Рияд. Руки мне никто не подал, кофе и сигарет не предложил, впрочем, как и присесть.
Переводчик и незнакомый араб пили маленькими глоточками кофе из одного стакана. Толмач отхлебнет, поставит на стол, затем толстый пригубит, после Рияд, и так по кругу. Не спрашивая разрешения, я уселся на свободный стул.
— Это господин Салах, — начал Рияд. — Он ведет ваше дело.
— Мое дело? — удивился я. — Какое дело? Меня в чем-то обвиняют? В чем?
— Нет, вас ни в чем не обвиняют, просто возникли новые обстоятельства.
— Что за обстоятельства? — начал выходить я из себя. — Какого черта меня держат неделю в тюрьме?! Где консул? Что происходит? Где тело Наташи? Почему мне не дают позвонить?
— Ничего страшного, здесь такая практика. Вам была предоставлена отдельная камера, вас никто не бил. Между прочим, с тунисцами, попавшими в КПЗ, здесь не церемонятся! — отметил Рияд.
— Заметил, огромное человеческое спасибо! — съязвил я. — Так кто мне ответит на все вопросы?
— Господин Салах говорит, что у Наташи на теле нашли синяки, вы можете объяснить их происхождение?
— Могу! Она упала на развалинах Карфагена, там было полно людей, это при желании можно выяснить. Также она поскользнулась и упала на поручни в бассейне. А к чему эти вопросы?
Рияд перевел мой ответ.
— А почему вы никому не сообщили о травме? — пропуская мимо ушей мои вопросы, продолжил господин Салах. — Не сказали экскурсоводу в Карфагене, не поставили в известность служащих отеля после падения в бассейне? Почему?
— Что значит «почему»? Во-первых, травмы не серьезные, особого вреда не могли принести, я сам врач, осмотрел Наташу и ничего серьезного не увидел. Во-вторых, мы просто не знали, что кому-то вообще надо было сообщать о таких пустяках. Знали бы, конечно, сообщили. И в-третьих, какое это имеет значение, если она умерла от сердечного приступа? Кстати, я хочу сделать заявление.
— Подождите, — перебил следователь, — по заключению эксперта она умерла от разрыва печени и внутреннего кровоизлияния. В животе у покойной нашли кровь.
— Что?!
— Умерла от разрыва печени, — повторил Рияд, так как господин Салах отвернулся от меня и стал со скучающим видом смотреть в окно.
— От какого разрыва печени? Вы ж сказали от сердечного приступа!
— Не знаю, — переводчик замолчал, ожидая, пока господин Салах насмотрится в окно.
Наконец, следак удовлетворил свое любопытство и вновь обратился ко мне.
— Ну, что скажете? — задал он вопрос.
— Не знаю, что за разрыв печени? Может, неправильный перевод диагноза? Не разрыв печени, а геморрагический панкреонекроз? То есть воспаление поджелудочной железы, связанное с появлением геморрагического выпота? Это такая красного цвета жидкость, похожая на кровь, которая сопровождает воспаление? — высказал я предположение. — Могу ознакомиться с протоколом вскрытия?
— Нет, протокол мне еще не передали, — зевнул господин Салах, — но я разговаривал с доктором, делавшим вскрытие, по телефону, и он утверждает, что разрыв печени. Но мы еще подождем анализов. А пока вам придется побыть у нас.
— Ничего не понимаю, была клиника воспаления поджелудочной железы. Был доктор, который ей капал непонятно что! И смерть-то наступила после капельницы! От кровотечения так быстро не умирают и причем стоя! Вы сделали акцент, что она умерла стоя? Я требую следственного эксперимента, чтоб показать, в каком положении ее застал. — Моему возмущению не было предела, протокола вскрытия еще нет, все на уровне сарафанного радио, а я неделю сижу в одиночке! На каком основании? Несут ахинею о каком-то разрыве печени, уходя в сторону от очевидного.
— Вы проверяли, какие лекарства ей вводились? Провели пробу насчет воздушной эмболии? — не унимался я. — Вы отработали версию с доктором? Проверили возможность попадания воздуха в вену?
— Все необходимые анализы будут сделаны, — заверил господин толстяк.
— Да, но на предмет воздушной эмболии можно определиться только непосредственно при вскрытии, мне неизвестны анализы, которые бы диагностировали воздушную эмболию, — засомневался я. — Я же вам объясняю, что она умерла внезапно, вскочила и побежала в ванную, это не характерно для кровотечения. И видел, как делают ваши анализы, если бутылки из-под растворов и капельницу забрали только на следующий день после смерти и то, только когда я сказал об этом. Они сутки в номере простояли, их 20 раз можно было подменить. А вот золото, деньги и фотоаппарат не забыли изъять.
— У нас очень хорошие специалисты, они сделают все нужные анализы, — «не слыша» мои доводы, прошипел следователь и принялся рассматривать ноготь правого мизинца. — Лучше скажите: вы не ссорились, не били ее?
— Что?! Я бил Наташу? Вы в своем уме?
— А почему у вас на руке ссадины? И на ногах тоже? — не унимался следак.
— Я же говорил уже, что поцарапал руку, когда срывал цветы, а ноги натер тапочками, а остальные синяки еще в России получены. Да спросите у соседей, там стены тонкие, любой скрип слышен, не то что ссору или драку. Сделайте запрос в Питер, в больницу, куда я обращался, жене, наконец, они подтвердят.
