Не высказываемая прежде даже самой себе, ее затаенная мечта
об образе жизни, наиболее соответствующем ее натуре, волею небес осуществилась.
Общим решением семейства она ушла из своего гальванического цеха
высокооплачиваемого, но вредного для легких, и перешла на инструкторскую работу
в школу олимпийского резерва: и к дому ближе, и дело по душе, и временем для
семьи стало легче распоряжаться. Она очень серьезно принялась обустраивать мой
быт согласно своим представлениям о светской жизни: так например, она завела в
секретере зеркальный бар, куда стала раздобывать разного рода бутылки — до
сорока штук стояло их там (а с отражением в зеркале — кошмар! — вдвое
больше), и предметом ее высокого тщеславия было поразить моих или своих
сослуживцев удивительными напитками или коктейлями. Я только посмеивался,
понимая, из каких пластов предыдущей нищеты взрастали подобные представления о
«красивой» жизни.
Она была очень сдержана на высокие слова, но я знаю, что
любовь ко мне и преданность семье составляли суть ее существа. Через год
совместной жизни, когда она была в положении, случилась беда: ей сообщили, что
со мной в дальней командировке (она сразу поняла, что в Афганистане) случилось
несчастье, но сейчас уже все в порядке, самое главное — жив и можно не беспокоиться…
Когда я приехал, то застал ее в больнице: от нервного потрясения случился
выкидыш, двойню не сохранили. Я так и не узнал, кто проявил подобную «заботу»
обо мне.
Говорю об этом для того, чтобы еще и еще раз сказать: Дарья
любила меня самозабвенно, всей сильной и одинокой женской натурой,
изжаждавшейся по счастливой жизни. Она стремилась по необоримому чувству долга
полностью соответствовать представлениям об этой счастливой жизни.
И вот тут-то нас ожидал конфликт. Конфликт, который рос,
усугублялся и стал, в конце концов, непреодолимым. Счастье любви, полноты
бытия, радости обретенной семьи, чудесной женщины — верного спутника,
безусловно, требовало выхода, реализации накопившейся страсти. Не мог не
стремиться к такой же реализации и я: Но — в силу гордой скрытности своей души
— Дарья не могла беззаветно мне отдаваться в неспящей тишине, где двое чутких
детей ловили все ночные звуки, либо даже спали, но она боялась разбудить их —
звоном пружины в матрасе, стоном любви, криком страсти.
Мы ложились, я начинал ее ласкать, а она своими маленькими
сильными пальцами сжимала и блокировала мои руки. И еженощный возможный рай
двух обретших друг друга любящих людей оборачивался адом. В конце концов, я
засыпал, а она заснуть не могла, и глубокий внутренний невроз все сильнее
разрушал ее душу. И дело было, конечно же, как я понимаю сейчас, задним умом
крепок, не столько даже в физиологических стрессах, сколько в катастрофическом
столкновении психологического представления о долге счастливой женщины,
обязанной удоволить любимого мужа (не говоря уж о своем естественном
удовлетворении) в столкновении с невозможностью переступить через нерушимое
внутреннее табу женской и материнской стыдливости.
Потрясение это, ежесуточно повторяющееся, зашло так далеко,
что сломались какие-то тонкие механизмы ее радостной и активной до того
сексуальности. Дошло до того, что она все менее и менее могла уже эмоционально
раскрываться даже в самых удобных обстоятельствах, даже когда мы оставались
одни, даже в отдельном санаторном номере, где мы поселились в первый же из
совместных отпусков. Что-то сломалось в ее психологии или в психике, и конфликт
этот внутри ее сознания творил свое ужасающее, разрушительное черное дело,
проявляясь, конечно, и в конфликтах внешних.
Не стану развивать далее эту ситуацию во всех подробностях;
дети выросли, мы оставили Дмитрию свою однокомнатную квартиру, когда он
женился. Скажу здесь, что в свой срок устроил жилье Леночке, своей дочке от
Томилы, когда пришел ей срок выходить замуж, и первого внука принесла мне она.
Я купил нам двухкомнатную кооперативную квартиру (благо доходы тогда
позволяли), а затем к замужеству Светочки построили квартиру и ей. И вот, два
любящих друг друга человека, мы остались вдвоем, но спали уже в разных
комнатах, на разных кроватях и встречались на одной постели все реже и реже,
пока встречи эти не прекратились совсем.
Дарья, целостная натура, по-прежнему любила меня искренне,
жила моей работой и моими интересами, она неколебимо стояла на моей стороне во
всех служебных коллизиях, но уже не могла исправить случившегося с нею сбоя.
Она была очень умна, и как-то рассказала мне будто бы стороннюю историю о неких
знакомых ей супругах, которые в силу трудных обстоятельств не могли жить
совместно половой жизнью из-за болезни жены. Но ценя и уважая ее как товарища,
муж был настолько тактичен, что ни разу ни намеком, ни оговоркой не показал
жене, что у него кто-то есть на стороне…
Притчу эту я с благодарностью принял — тем более, что к
этому времени уже много лет вынужден был жить нелегкой двойной жизнью, честно
говоря, противной и разрушительной для моей души и для тела. Тем не менее в
Москве, куда довольно часто выезжал я в командировки, была у меня сначала одна,
а затем и другая жена, то есть были женщины, которые любили меня, ждали и
искренне хранили мне верность от праздника встречи до другого праздника. Была у
меня и сибирская жена, и киевская. Нет, я не был блудником, и здесь я упоминаю
об этих женщинах, а не о многотрудных своих производственных заданиях, которые.
отнимали главные силы и время, только для того, чтобы сказать: во всех этих
ситуациях я стремился отнюдь не к тому, чтобы поматросить да и бросить, но
именно к семейным отношениям, к доверительности, к взаимной заботе.
Привязанности мои были крепкими и постоянными. Самое главное, больше пяти лет в
Ленинграде была у меня вторая жена — та самая машинистка, которая тихим
голосом, покрывшись вся красными пятнами, заявила после моей женитьбы, что
покончит с собой, если я не буду с нею встречаться. И мы жили с ней — много,
радостно, с полнокровным чувством людей, которые вопреки драматическим
обстоятельствам близки душой и телом. Был, правда, момент, когда она
потребовала, чтобы я ушел к ней от Дарьи ведь я люблю ее. Я сказал, что люблю
ее несомненно, но Дарью люблю всеми силами души. «Так не бывает» жалобно
заплакала она. «Возможно, в книгах и не бывает, — возразил я, — но в
жизни ведь так…» Со временем эти женщины познакомились и стали дружны, но Дарья
так и не узнала об этой темной стороне моей Луны.
О Господи, как я хотел бы, чтобы мне ничего не приходилось
скрывать от богоданной и родной своей жены, но шли годы и двойственность
усугублялась, ибо не мог ее бросить, я все больше ценил ее острый ум, искренне
любил многообразие ее талантов, неуходящую красоту стати, обходительность,
веселый компанейский задор, и я перестал бы уважать себя, если бы бросил
женщину в возрасте, отдавшую мне все тепло своей души и силу разума, да вот
беда замкнувшую свое тело.
Поскольку в своем развитии ситуация не удерживала меня от
случайных встреч, постольку начались сексуальные неудачи: в напряженных
обстоятельствах уже не редкость было столкнуться с осечкой. Да, по-прежнему все
хорошо и даже все лучше и богаче получалось у нас с Региной машинисткой, но
годы шли, и я сам первый содействовал тому, чтобы она, в конце концов, устроила
с другим свою женскую судьбу, получила хотя бы внешнюю видимость замужества. Мы
перестали с нею встречаться, и я полагал уже, что моя мужская биография, в
общем, близка к унылому завершению: знать, не судьба мне была найти такую свою
половину, с которой я мог бы постоянно испытывать радость действительно полного
сближения.
