— Теперь к Полине! — сказал Дёма вслух сам себе и повернул ключ в замке зажигания.
* * *
Когда Демьян подошёл к её двери, ему что-то сразу не понравилось.
Что-то сразу насторожило его. Он пока ещё не понимал, что именно, да и руки были заняты розами и пакетами…
Собрался было нажать на звонок лбом, так как чистые пакеты жалко было ставить на бетонный пол, но вдруг осознал, что дверь-то не заперта. Щель была между дверью и косяком в полпальца. Демьян ногой открыл послушную дверь и вошёл в знакомую, милую сердцу квартиру. Зашёл и не узнал её. Всё было перевёрнуто в ней вверх дном.
Пальто и плащи с вешалки сорваны, постельное бельё с кровати в спальне скинуто на пол и безжалостно растоптано чьими-то огромными ногами, книги — любимые Полиной книги — сброшены со стеллажа одним махом руки. И везде хрустят под ногами разбитая посуда, бокалы, кружки, рюмочки…
— Поленька! — крикнул Пятак, сам уже понимая, что никакой Поленьки в этой квартире уже давно нет.
Тут затренькал Моцарта новенький Дёмин мобильник — Папин подарок, вручённый Демьяну ещё в аэропорту.
Это был Адидас.
— Пятак, тачку брось, мобилу заглуши. Ты в глухом розыске. Так что бери частника и дуй на ту старую хату, где раньше жил, и в ресторан тоже не ходи, понял? — прокричал он в трубку.
— Не дурак, чего не понять, — буркнул Пятак, выключая «мобилу». — Вот и вернулся я, значит, домой…
И тут же на него навалилось тяжеленное чувство утраты, будто ушло от него что-то, разрывая сердце и выворачивая душу. Так ему захотелось сейчас заплакать, что уже и сил никаких противостоять этому желанию не было. Однако же взял себя Демьян Пятак в руки и не стал плакать. Настоящие пацаны не плачут. Так ещё в Степногорске в детстве учила шпана малолеток. Тогда пацаны всего двора собирались за старыми ржавыми гаражами, и самый авторитетный во дворе парень, самый старший, Сеня Щепец, доставал из кармана продранных на коленях штанов выкидной кнопарь с наборной рукояткой — мечту всего двора — и по очереди резал мальчишкам руки. Потом все братались кровью — приставляли друг к дружке руки и говорили слова клятвы. А кто от порезов начинал плакать, того Сеня Щепец из-за гаражей выгонял со словами: «Пацаны не плачут».
«Пацаны не плачут. Пацаны не плачут. Пацаны не плачут», — твердил про себя Демьян, словно заклинание, слова, услышанные им в далёком детстве. И они ему помогли…
Глава двенадцатая
«БЫТЬ ИЛЬ НЕ БЫТЬ?» — ДЛЯ ЖИЗНИ НЕ ВОПРОС
1
Полина лежала на вонючем грязном полосатом матрасе совершенно голая, но не стеснялась своей наготы — настолько она ненавидела и презирала своих мучителей.
— Мой Демьян вас всех убьёт, когда найдёт, — с трудом разлепив запёкшиеся губы, сказала она, словно плюнула в них.
— Если найдёт, — ухмыльнулся один из них.
Один из этих. Из этих, кто уже час или два мучил её, привязав к кровати без простыней…
Она напрочь утратила всякое понятие о времени с того момента, когда эти двое… или трое ворвались к ней в квартиру.
Она ждала в этот момент Демьяна.
Она знала, что он уже прилетел из таинственной командировки. Настолько таинственной, что обычно достаточно откровенный с ней Эдуард Аркадьевич непривычно резко прервал разговор о том, когда приедет её Демьян. Она, имея опыт общения с Папой, поняла, что переспрашивать бесполезно.
Но вчера вечером, по радостному настроению Эдуарда Аркадьевича, Полина догадалась, что все у них там сложилось. Папа тоже приободрил её, уже затосковавшую, — скоро, мол, приедет твой Пятак, — готовься.
И она готовилась: всего вкусного ещё с вечера домой нанесла и в холодильник сложила. Постельное бельё на свежее сменила. Бар домашний от редкостных заграничных бутылок ломился, и в доме ни пылинки не было — так она все выскребла и пылесосом аж два раза прошлась…
А с утра точно уже узнала, что приезжает её дорогой, потому что Адидас заскочил в ресторан на машине и сказал, что в пять вечера с Папой поедет в аэропорт за Демьяном.
С обеда бросила ресторан на завпроизводством и старшего официанта Гошу, и поехала домой готовить своему принцу королевскую встречу.
Накрыла в гостиной стол. Посреди планировала огромного жареного гуся с яблоками поставить, и даже место для него освободила, расставив по бокам салаты разные и прочие закуски. А в углу — в углу бутылки расположились батареей. И с запотевшего графина с водкой слеза потекла.
Поленька приняла ванну, высушила голову, причесалась, поправила маникюр, надела лучшее своё бельё и уже было решила платье вечернее погладить, как зазвонили в дверь.
«Неужели Демьян — без телефонного звонка?»
Она так обрадовалась, что выбежала в прихожую как была — в комбинашке, и даже в глазок почти не посмотрела, так и не разглядев как следует, стоял там кто на лестнице или нет, открыла…
Дура-дурёха!
Это она уже потом поняла, что дура-дурёха.
Женщина, когда влюбится, совсем голову теряет.
Они ударили её по лицу, и Полина ощутила во рту непривычный солоноватый привкус, когда губы немеют, и боли не чувствуют, только во рту что-то мешает и ощущение такое, будто все губы как-то вздулись и вот-вот рваться начнут.
Один из нападавших, по кличке Киля, завернул её полуоглушенное тело в какие-то тряпки, вскинул на плечо и потащил на улицу.
Киля подгонял остальных: скорее, мол, Кувалда, скорее, Храп, а то тут, на хазе, прихватить могут!
Около часа её возили по городу в багажнике. Она замёрзла ужасно. Ведь почти голая была, едва в тряпки завернули — вроде как в занавески или покрывало с кровати.
Лежала Полина в багажнике прямо на инструментах каких-то, тряслась на ухабах и ревела белугой.
За что? За что, Господи?
Но не слышал Господь: слишком много, наверное, в этот день, таких же, как она, просили прекратить испытания, выпавшие на их долю. А может, и слышал, но ничего не сделал. Потому что устал уже вмешиваться в людские дела. А люди и рады стараться, давай друг дружку убивать, насиловать и грабить. Ведь не слышит Господь! Не слышит! И не делает ничего!
Люди, оглянитесь, что же вы с собой делаете?!
Услышь мя, Господи!..
Её привезли в какой-то гараж. Бросили на кровать без простыней…
Она уже не видела и не чувствовала, как сделали ей укол в вену на сгибе локтя…
Кольнули, и она забылась жарким горячечным сном.
* * *
Терех сам приехал посмотреть на Полину. Посмотрел и, поморщившись, спросил:
