Колени Куинси подогнулись, и он свалился на пол, на куски пластмассы, обломки стула и осколки стекла. Он лежал на полу и смотрел на Рейни с выражением, которого она не видела никогда раньше и надеялась не увидеть.
— Отец… отец…
— Папа, мне страшно. Пожалуйста, папочка, ты нужен мне.
Куинси повернулся к дочери. Кимберли плакала, сидя у Метола. Сколько прошло времени — Рейни не знала, как не знала и то, о чем думает Куинси. О чем может думать мужчина, глядя на дочь и видя быстро исчезающее прошлое? Или он видел маленькую испуганную девочку и будущее, которое еще могло быть?
Куинси протянул к дочери руки. Кимберли бросилась к нему в объятия.
— Все будет в порядке, Кимми, — прошептал он. — Обещаю, все будет в порядке. Потом он закрыл глаза, и Рейни знала почему. Куинси не хотел, чтобы они поняли — он только что солгал.
24
Международный аэропорт Кеннеди, Нью-Йорк
В пять тридцать пять утра по восточному поясному времени они прошли на посадку к первому рейсу на Портленд, штат Орегон, с купленными накануне за наличные билетами. В кассе они предъявили документы, и тут же Куинси, пользуясь удостоверением сотрудника ФБР, попросил сидевшую за стеклянной перегородкой женщину изменить их имена на вымышленные, чтобы не оставить след в списках пассажиров. Кассирша, уверенная в том, что участвует в некоей секретной операции, не заставила себя долго упрашивать. Все трое выглядели усталыми и едва держались на ногах.
Гроза наконец миновала, но небо оставалось темным, а трап был скользкий от дождя. Люди в желтых штормовках бегали вокруг самолета, перенося багаж в грузовое отделение. Рейни видела, как они открывают рты, крича что-то друг другу, но не могла разобрать слова.
Кимберли села к окну и почти сразу заснула, прислонившись к переборке. Рейни расположилась посередине. Она перешла тот порог, до которого сон еще был возможен, и теперь находилась в состоянии активного бодрствования, когда весь мир, все происходящее воспринимается с невыносимой отчетливостью. Куинси сидел справа от нее. Его лицо оставалось непроницаемой маской. В какой-то момент Рейни дотронулась до его запястья, и он тут же убрал руку. Повторять попытку она не стала.
— Когда умерла мать, я возненавидел отца.
— От чего она умерла?
— Сердечный приступ. Ей едва исполнилось тридцать четыре. Никто и не думал, что она больна.
— При чем же здесь твой отец?
— Я был мальчишкой. Отец казался мне всемогущим, а значит, был ответственным и за все плохое, за все, что шло не так. Я много раз спрашивал, почему она умерла. Он всегда отвечал одинаково: «Потому что умерла».
— В жизни все случается, — заметила Рейни.
— «Потому что умерла» и «В жизни все случается» — это, по сути, одно и то же. Лишь через много лет я понял: то был лучший из возможных ответов. Иногда что-то происходит без всякой на то причины, просто так. Как объяснить маленькому мальчику, что такое карма? Божественное провидение? Неумолимость судьбы? Почему моя мама умерла? Потому что умерла. Сам не ведая того, отец преподал мне очень важный урок. Рейни промолчала.
— Мэнди не заслужила того, чтобы умереть. Бетти не заслужила того, чтобы умереть. И мой отец тоже не заслужил такого. Я не хочу, чтобы так случалось.
— Мы найдем его, Куинси.
— Я убью его, Рейни. Меня четыре года учили помогать людям, так что я не беспокоюсь по этому поводу. Я найду и убью его. Что ты об этом скажешь?
Она ответила после небольшой паузы:
— Скажу, что ты становишься мстительным.
Самолет начал наконец выруливать на взлетную полосу.
Куинси кивнул.
— Это я как-нибудь переживу.
ПЛАН Б
25
Бейкерсвилл, штат Орегон
Машина шерифа Люка Хейза стояла напротив «Закусочной Марты», а сам шериф, как могло показаться, дремал под полуденным солнцем, опершись локтем о крышу. Невысокого роста, пять футов девять дюймов, с редеющими волосами, худощавый и гибкий, Хейз мало чем напоминал классических поборников закона и порядка, одним лишь своим видом повергающих в трепет потенциальных правонарушителей. Но это ровным счетом ничего не значило. Во-первых, удар у него был посильнее, чем у иного лесоруба, а во-вторых, двигался Хейз в три раза быстрее. Слухи обычно распространяются довольно быстро.
«Видишь того лысоватого парня? Не пытайся перехитрить его, а то нарвешься на неприятности».
Мало чести уступить в драке тому, кто весит вдвое меньше, да еще на глазах у завсегдатаев бара.
Самой замечательной чертой Хейза были глаза — восхитительные, невинные, как у ребенка, голубые глаза, взгляд которых смягчал разбушевавшихся домохозяек, усмирял воинственных пьянчуг и приводил в чувство орущих детишек. Однажды его даже обвинили в использовании колдовских чар. Люк не думал, что обладает какой-то особенной магической силой. Просто он был очень спокойным от природы. Спокойным и уравновешенным. Удивительно, что женщины ценили это качество больше, чем мужчины.
В данный момент, однако, заглянуть в его глаза не представлялось возможным. Люк закрыл их и слегка повернул лицо в сторону, словно ловил освежающее дыхание ветерка. Но воздух как будто застыл.
Шериф тяжело вздохнул. Опустил голову. Открыл глаза. И обнаружил стоящую перед собой Рейни.
— Еще один трудный день в Бейкерсвилле, — сухо заметила она.
— К шести будет драка. Возможно, две, если не спадет жара.
— Может, тебе стоит бросить эту нелегкую службу и заняться продажей кондиционеров?
— Неплохая идея. Для начала хорошо было бы поставить один у себя. Привет, Рейни. Рад тебя видеть.
Он сжал ее руку и не сразу отпустил, внимательно вглядываясь в такое знакомое и дорогое лицо. Она выглядела уставшей. Щеки ввалились, как бывало всегда, когда Рейни не давала себе поблажки. Красивая, даже поразительно красивая женщина. Широкие скулы, полные губы, мягкие серые глаза. А вот фигура стала стройнее, изящнее, суше. И волосы… Она рассталась со своими густыми, отливающими медью волосами ради городской прически с торчащими, словно пики, непокорными вихрами. Жаль, когда-то половина мужчин Бейкерсвилла мечтали о ее роскошных прядях, горели желанием прикоснуться к ним, представляли, как они рассыпаются по подушке… Пустые, конечно, фантазии. Но приятные. Особенно в долгие серые орегонские зимы.
— Тебе идет форма шерифа, — заметила Рейни. Люк гордо выпятил грудь:
— Я тот еще жеребец. Она рассмеялась:
— И каждая мамаша готова отдать тебе в жены свою единственную дочь, верно?
— Трудно быть героем, но кому-то же надо.
