— Ну, дамы, ваше здоровье!
Мы чокнулись и засадили.
Почему я не кто-то другой и не сижу на бейсбольном матче? Волнуясь за результат. Почему я не повар и не сбиваю омлет, как бы отстраненно? Почему я не муха на чьем-то запястье и не заползаю в рукав с затаенным волнением? Почему не петух в птичнике и не клюю зернышки? За что мне такое?
Джинни толкнула меня локтем и шепнула:
— Билейн, мне надо поговорить с тобой…
Я положил на стойку деньги. Потом посмотрел на Леди Смерть.
— Надеюсь, вы не заимеете на меня клык, если…
— Знаю, толстяк, ты должен поговорить с дамой наедине. С чего это мне заиметь на тебя? Я в тебя не влюблена.
— Но Bы всегда крутитесь около меня, леди.
— Я около всех кручусь, Ник. Просто ты чаще меня замечаешь.
— Да. Ну да.
— Ну, ты помог мне с Селином…
— Да, с Селином…
— Поэтому я пока оставлю вас с дамой наедине. Но только пока у нас с тобой одно незавершенное дело, так что увидимся.
— Леди Кранк, я в этом не сомневаюсь.
Она допила свое виски и слезла с табурета. Потом повернулась и пошла к двери. Ее красота пробуждала суеверное чувство. Она скрылась.
Бармен подошел за деньгами.
— Кто это такая? — спросил он. — Как она ходит! У меня прямо голова закружилась.
— Будь доволен, что только закружилась, — сказал я ему.
— Как тебя понять? — спросил он.
— Если скажу, все равно не поверишь, — ответил я.
— А ты попробуй.
— Незачем. Слушай, освободи пространство, я хочу поговорить с дамой.
— Сейчас. Только скажи мне одну вещь.
— Ну?
— Почему это такому толстому уроду достается весь товар?
— Потому что у меня там медом намазано. А теперь исчезни.
— Не хами, приятель, — сказал он.
— Ты же спросил.
— Но грубить не обязательно!
— Если ты думаешь, что это грубость, постой тут еще.
— Дурак, бля, — сказал он.
— Очень находчиво, — сказал я. — А теперь отойди, пока не поздно.
Он медленно отошел к краю стойки, остановился там на секунду, потом почесал зад. Я снова повернулся к Джинни.
— Извини, детка, чуть не с каждым барменом у меня получается такой конфликтный диалог.
— Можешь не извиняться. — Вид у нее был грустный. — Я должна тебя покинуть.
— Ну что ж. Тогда давай на посошок.
— Нет, понимаешь, совсем покинуть, я и все, кто со мной, мы должны покинуть… Землю. Не знаю почему, но я к тебе даже привязалась.
— Это понятно, — засмеялся я, — но почему вы собрались покинуть Землю?
— Мы все обдумали; здесь ужасно. Мы не хотим колонизировать вашу Землю.
— А что ужасно, Джинни?
— Земля. Смог, убийства, отравленный воздух, отравленная вода, отравленная пища, ненависть, безнадежность — все. Единственное, что тут /`%*` a-., - это животные, но их истребляют, и скоро все исчезнут, кроме прирученных крыс и скаковых лошадей. Это так грустно — неудивительно, что ты пьешь.
— Да, Джинни. Ты еще забыла наши ядерные арсеналы.
— Да, кажется, вы сами себя хороните.
— Да, мы можем исчезнуть через два дня, а можем протянуть еще тысячу лет. Что будет, мы сами не знаем, и поэтому большинство людей на все махнули рукой.
— Я буду скучать по тебе, Билейн, и по животным…
— Вы правы, что улетаете, Джинни… На глаза у нее навернулись слезы.
— Джинни, не плачь, пожалуйста, черт возьми… Она взяла стакан, выпила залпом и посмотрела на меня такими глазами, каких я никогда и нигде не видел и никогда больше не увижу.
— Прощай, толстяк, — сказала она с улыбкой. И ее не стало.
40
И вот новый день, и я у себя в кабинете. Осталось выполнить одно задание — разыскать Красного Воробья. Никто не ломился ко мне в дверь с предложением новой работы. Прекрасно. Настало время систематизации, подведения итогов. В целом из того, что я намеревался совершить в жизни, я совершил довольно много. Я сделал несколько удачных ходов. Я ночевал не на улице. Конечно, на улице ночует немало хороших людей. Они не дураки, просто они не вписались в нужные механизмы эпохи. А механизмы эти постоянно меняются. Это невеселый расклад, и если оказывается, что ты ночуешь в собственной постели, — одно это уже великолепная победа над силами. Мне везло, но и некоторые мои ходы были не совсем бестолковыми. Но в общем это довольно жуткий мир, и мне часто было жаль большинство людей, тут поселившихся.
Ладно, к черту это. Я вынул водку и врезал. Лучшие периоды жизни зачастую те, когда ты совсем ничего не делаешь, а просто обдумываешь ее, размышляешь. Ну, скажем, ты решил, что жизнь бессмысленна, тогда, значит, она уже не совсем бессмысленна, потому что ты осознаешь ее бессмысленность, и твое осознание бессмысленности почти придает ей смысл. Понятно, о чем я говорю? Оптимистический пессимизм.
Красный Воробей. Это все равно что поиски Святого Грааля. Может, мне это не по зубам и не по плечу.
Я еще принял водки.
В дверь постучали. Я снял ноги со стола.
— Войдите.
Дверь открылась, и вошел мужичок, тщедушный, одетый в какую-то дрянь. От него попахивало. Каким-то керосином. Не то еще чем-то. У него были маленькие глаза-щелки. Он пошел ко мне бочком, потом остановился прямо перед столом, наклонился ко мне. И голова у него как-то подергивалась.
— Билейн, — сказал он.
— Ну допустим.
— Я принес тебе известие.
— Хорошо, — сказал я, — а теперь унеси его к чертовой матери.
— Спокойно, Билейн. Я знаю слово.
— Ну да? Какое слово?
— Красный Воробей.
— Скажи еще что-нибудь.
— Мы знаем, что ты его ищешь.
— «Мы»? Кто это «мы»?
— Не могу сказать.
Я встал, обошел стол, схватил его за грудки.
— А если я заставлю тебя сказать? Выбью из тебя?
— Не могу. Не знаю.
Почему-то я ему поверил. Отпустил. Он чуть не упал на пол. Я вернулся, снова сел в кресло.
