— Звони… — сказала Ленка на прощание неуверенным
тоном, — не пропадай…
Еще когда мы ехали в поезде, Багратион начал волноваться. Он
пушил усы, постоянно вертел головой и пытался вылезть из сумки, в конце концов
я пригрозила застегнуть его наглухо, только тогда он слегка успокоился, но
обиженно вздыхал всю дорогу.
В маршрутке народу было очень много, и Багратион чуть не до
полусмерти напугал какую-то толстую тетку в рыжей «химии», внезапно заорав из
сумки дурным мявом. Я пожалела, что взяла его с собой, но тут же устыдилась —
разумеется, животное переживает, ведь я везу его в те места, где прошла вся его
кошачья жизнь.
Я почесала кота за ухом. Он нервно ухватил мой палец зубами,
да так и остался сидеть.
Возле дома мы никого из соседей не встретили, и это было
хорошо. Я тихонько открыла дверь и выпустила Багратиона наружу. Глаза его
горели дьявольским огнем, усы топорщились, как у старого генерала. Кот прошелся
по комнате на мягких лапах, потом втянул носом воздух, пригнулся к полу и начал
красться, чуть не распластавшись и мерно размахивая хвостом в разные стороны.
— Ты чуешь мышей? — спросила я. — Я тоже их
чую, хоть и не кошка. Значит, тебе есть чем заняться. Задай-ка им перцу, а то
совершенно распустились. А я запру дверь и пойду в церковь.
Кот даже не оглянулся, он был занят подготовкой к охоте.
Тетя Дуня ждала меня на паперти. Мы с ней отстояли службу,
потом долго слушали, как старенький батюшка душевно и с большим чувством
молился за упокой Софьи Алексеевны. В конце он сказал, что душа ее теперь нас
покинет, и тетя Дуня поцеловала у него руку.
На кладбище было тихо. Тетя Дуня раскрошила птичкам кусок
булки и пообещала, что весной посадит на могиле цветочки. Она пыталась было
пойти со мной в дом, но я твердо заявила, что хочу побыть одна, приберу там все
сама, а вещи ей потом занесу. Она обидчиво поджала губы, но возразить не
посмела.
И вот я сижу в пустом холодном доме. Кот куда-то подевался,
мышей тоже не видно и не слышно — не то он их всех съел, не то они сами
испугались и ушли к соседям.
На сердце у меня вдруг стало так тяжело, как давно уже не
было, казалось, что я теряю бабушку именно сейчас. Неужели и вправду я верила,
что эти сорок дней кто-то присматривал за мной, не давал пропасть? Как бы то ни
было, теперь-то уж точно я осталась совсем одна.
«Нечего лить слезы, — велел мне внутренний
голос, — соберись и принимайся за работу».
Действительно, уборки много, а ведь еще нужно поймать кота и
уехать домой, пока ходят автобусы. Что будет потом со мной, я решила сейчас не
думать. Снова начнутся унизительные поиски работы, прогулки с котом, визиты к
Ивану Францевичу, которые, надо сказать, ничегошеньки мне не дают, просто
старику я понравилась, и он хочет меня немножко обогреть и подкормить в память
о прабабке Софье…
Здесь, в старом деревенском доме, в убогой старушечьей
обстановке, мне казалось, что вся история с алмазами — это красивая сказка.
Правда, Иван Францевич убедительно доказал мне, что бриллианты были. Но когда?
Сто лет назад! С тех пор столько всего случилось… Революция, две мировых войны…
И бабушка тогда была совсем маленькой, откуда она могла знать про камни?
Значит, если прабабка Софья Алексеевна умерла в 2003 году на
девяносто втором году, то в восемнадцатом ей было… девять лет. Помню ли я себя
в девять лет? Интересное дело, конечно, помню! А в старости, я слышала, как раз
юные годы помнятся очень хорошо, а то, что было, к примеру, позавчера,
забывается. Хотя к прабабке это не относится, у нее, я так понимаю, память была
хорошая до самой смерти.
Я двигалась по комнате, разбирала вещи, завернула узел для
тети Дуни, подмела пол. Странное дело, в доме не было никаких бумаг, которые
накапливаются у человека в течение жизни, — письма, фотографии,
поздравительные открытки, документы, медицинские справки…
Я тут же одернула себя. Кто мог поздравлять Софью Алексеевну
с праздниками, если она была совершенно одинока? Кто мог писать ей письма? И
фотографии… я тогда нашла только одну…
В комнатах был относительный порядок, и я перешла на кухню.
Тетя Дуня в прошлый раз подмела осколки и распихала разбросанные кастрюли, так
что я только протерла кухонный стол и подоконник.
Над столом висела старая посудная полка, покрытая
пожелтевшей газетой. Она выглядела неаккуратно, на ней я заметила крошки и
несомненные следы пребывания мышей. Я сдвинула кастрюли, аккуратно свернула
газету вместе с содержимым и остановилась в удивлении. Под ней лежали
фотографии — две штуки. Очень старые снимки, но они прекрасно сохранились. Обе
фотографии были наклеены на твердую глянцевую картонку и ничуть не пожелтели от
времени. На одной была изображена маленькая кудрявая девочка в светлом
платьице, сидящая в большом кожаном кресле. Девочке на вид было лет семь. Она
очень внимательно, без улыбки глядела перед собой яркими темными глазами.
Вторая фотография, надо думать, была сделана на несколько лет раньше, потому
что девочка на ней была младше. Этот снимок был семейным.
Грузный мужчина с черной бородой сидел в том же кресле и
держал на коленях кудрявую девочку. Сзади за креслом стояла молодая женщина в
шелковом темном платье с глухим воротом. Она чуть наклонилась к мужу и положила
руку ему на плечо.
На обеих фотографиях снизу было написано красивыми буквами:
«Фотография Гринбаума. Невский проспект, 62».
Было так странно держать в руках давно сделанные фотографии,
и до меня не сразу дошло, что кудрявая девочка на обоих снимках — это моя
прабабушка Софья…
Из сеней послышалась возня, и там материализовался кот. Вид
у него был самый разбойничий, но очень довольный. Заметив меня, он облизнулся и
гордо прошел в комнату, держа хвост строго перпендикулярно полу. Однако таким
величавым шагом он дошел только до середины комнаты, потому что внезапно
заметил мышь.
Мышь была явно близорука, иначе она не решилась бы выскочить
из норки прямо на кота. От такой вопиющей наглости Багратион малость прибалдел,
но тут же опомнился и бросился на несчастную с воинственным воплем. Однако та
успела опомниться на долю секунды раньше, поэтому Багратион закогтил пустоту.
Усиленно работая лапами, мышь добралась до самого дальнего угла и стремительно
скрылась в щели. Кот с разбегу проскочил в угол и стукнулся лбом о стенку,
после чего разочарованно поглядел на меня.
— Ну что, — подначила я, — упустил? Как же ты
так опростоволосился, а? Вроде бы серьезный, опытный котяра…
Багратион покаянно вздохнул и поскреб когтями пол. Но щель
была для его лапы слишком узкая.
— Оставь мышь в покое! — рассердилась я. —
Если не догнал, значит, такое ее мышиное счастье…
Но кот не хотел уступать. Он топтался в углу и решительно
скреб половицу. Я махнула на паршивца рукой и продолжала уборку, как вдруг
половица заходила ходуном, щель увеличилась, и лапа Багратиона застряла в ней.
Кот заорал от испуга.
