Мартины
каблуки звонко
и одновременно
тревожно цокали
по наборному
паркету, а ее
силуэт был уже
едва различим
в анфиладе
комнат. Просто
дворец какой-то,
а не загородный
дом. Арсений
ускорил шаг,
левая нога
отозвалась
едва заметной
и уже давно
привычной
болью. Перестук
каблуков оборвался
внезапно, последнее
«цок» зависло
под потолком
и не таяло, кажется,
целую вечность.
— Я
привела его,
— послышалось
из-за оставленных
призывно приоткрытыми
двустворчатых
дверей.
Ишь,
какая! Не он
пришел, а она
его привела!
Арсений успокаивающе
погладил
насторожившегося
Грима, переступил
порог ярко
освещенной
комнаты.
Шелковый
ковер на полу,
хрустальная
люстра под
потолком, раздуваемые
ветром полупрозрачные
шторы, распахнутое
настежь французское
окно и два женских
силуэта на фоне
стремительно
темнеющего
грозового неба.
Он
знал, что бабка
Наты не может
ходить. Знал,
но, несмотря
на это знание,
тут же почти
рефлекторно
мобилизовался.
Пять лет прошло,
а воспоминания
о вот почти
точно таком
же инвалидном
кресле до сих
пор свежи. Не
вытравить их
никакой психотерапией.
Это как невидимый
якорь, который
зацепил и не
отпускает,
всякий раз
заставляет
возвращаться
к прошлому,
тому страшному
прошлому, в
котором он,
Арсений, тоже
был беспомощным
инвалидом.
Хотя
кто сказал о
беспомощности?
Женщина в инвалидном
кресле вовсе
не казалась
беспомощной.
Даже глядя на
Арсения снизу
вверх, она умудрялась
сохранять
королевское
достоинство.
А ему, простому
Крысолову,
вдруг захотелось
пасты ниц и
внимать ее
словам с открытым
сердцем. Это
плохо. Это плохо,
потому что
Ната, теперь
уже язык не
поворачивался
назвать ее
бабкой, вызывала
у Арсения слишком
много противоречивых
эмоций, а эмоции
мешают работе.
У
нее были ярко-зеленые,
совершенно
девичьи глаза.
Будь в Арсении
хоть капля
романтики, он
бы назвал эти
глаза ведьмовскими.
Эти глаза оказались
даже ярче, чем
у Марты, хотя,
казалось бы,
куда уж ярче!
В реальном мире
не встречается
такого чистого,
такого пронзительного
цвета. Даже
сейчас, в возрасте
более чем преклонном,
сидящая перед
Арсением женщина
не растеряла
былой красоты
и стати. Тонкие
черты лица, нос
с небольшой
горбинкой,
седые, но по-прежнему
густые волосы,
посадка головы,
осанка... Вот
откуда в Марте
порода — от
бабки! Тот же
взгляд, тот же
чуть насмешливый
прищур, изящная
линия шеи, тонкие
запястья, нервные
пальцы и при
кажущейся
хрупкости —
стальной стержень
внутри.
Стержень
Арсений тоже
мог видеть. Или
скорее не видеть,
а чувствовать.
Их было не так
много вокруг
— людей со стержнем.
Стержни нынче
что-то вроде
атавизма, без
них запросто
можно обойтись.
Особенно если
ты женщина,
особенно если
ты очень красивая
женщина.
—
Добрый
вечер, молодой
человек!
Ната
смотрела на
него своими
ведьмовскими
глазами, а он
буквально
шкурой чувствовал,
как его изучают,
сканируют,
выворачивают
наизнанку.
Может, у нее
тоже есть
способности?
Что-то такое,
что выделяет
ее из толпы,
помимо внешности?
Или все намного
проще и она
тоже навела
о нем справки?
—
Здравствуйте,
мадам. — Арсений
сделал шаг к
инвалидной
коляске, коснулся
поцелуем протянутой
руки, холеной,
почти лишенной
признаков
возраста, с
маникюром и
одним-единственным
скромным серебряным
колечком. Колечко
— это странно.
Такой даме
пойдут бриллианты
или изумруды,
на худой конец,
а тут не пойми
что, дешевая
поделка. Или
у этого колечка
совсем иная
ценность? — Рад
знакомству.
За
спиной тихо
рыкнул Грим,
может, тоже
здороваясь,
а может, демонстрируя
таким образом
ревность.
—
Скажу
честно, я бы
предпочла
встретиться
с вами при других
обстоятельствах,
Арсений. — Ната
посмотрела
поверх его
головы на Грима,
и в ее глазах
мелькнула тень
недовольства.
Видимо, не врала
Марта про запреты.
— Я ведь могу
называть вас
вот так запросто
— Арсением? —
спросила она
светским тоном.
— Или вам больше
по сердцу обращение
Крысолов?
— Как
вам будет угодно,
мадам. — Арсений
выпрямился,
бросил быстрый
взгляд на Марту.
В
присутствии
бабушки вся
ее яркость и
нордическая
холодность
поблекли. Перед
Арсением стояла
уже не воинственная
амазонка, готовая
на все, даже на
ночные прогулки
по кладбищу,
а обычная девчонка,
пытающаяся
казаться взрослее
и опытнее, чем
есть на самом
деле. Он подозревал,
что подобные
метаморфозы
случились из-за
Наты. Если так,
то врагу не
пожелаешь такую
бабушку.
—
«Арсений»
звучит более
мелодично. —
Женщина кивнула.
Мелодично...
Он едва удержался
от ироничной
усмешки. Если
говорить о
музыке, то его
точно нужно
называть Крысоловом.
Пять лет назад
Лысый дал ему
эту кличку не
просто так.
Тогда она звучала
дико, а теперь
Арсений с ней
сроднился и
почти привык
к ее тайному
смыслу.
— Меня
можете называть
Натой. Не люблю
лишних церемоний.
Кстати, о церемониях!
— Ната обернулась,
посмотрела
на внучку. —
Марта, я отпустила
Зинаиду. Будь
любезна, завари
нам с Арсением
чаю.
—
Кофе,
если можно.
Арсений
снял очки, сунул
их в нагрудный
карман куртки.
Ранее приглушенный
желтыми стеклами
мир
больно
полоснул по
глазам буйством
красок. Крысолов
на секунду
зажмурился,
пережидая боль,
посмотрел
сначала на
Нату, потом на
Марту. Их ауры
были одинакового
золотистого
цвета, такое
иногда встречается
у кровных
родственников,
нечасто, но
встречается.
У Селены и Элеоноры
ауры тоже одного
цвета. Это, конечно,
если Селенины
«батарейки»
не на нуле.
Единственное,
что отличало
внучку от бабушки,
— это метка.
Дымной диадемы
над головой
Наты Арсений
не увидел ни
в очках, ни без
очков.
—
Значит,
мне зеленый
чай, а нашему
гостю — кофе.
— Ната обвела
гостиную задумчивым
взглядом, а
потом велела:
— И подай мне
сигареты.
Вот
так, безо всякого
«пожалуйста»
или «будь любезна»,
словно Марта
ей не родственница,
а прислуга.
Очень интересно.
*****
Мальчик
был забавный.
Настолько
забавный, что
на мгновение
Ната перестала
верить в его
сверхспособности.
Она видела
Крысолова
только на фотографии,
да и фотография
та была старой,
а детям свойственно
быстро расти
и меняться.
Сейчас он стал
совсем другим,
этот забавный
мальчик. Сила
иногда творит
с людьми странные
вещи. Если, конечно,
в нем есть хоть
толика Силы.
Ната
затянулась
сигаретой,
вгляделась
в марево за
окном. Еще не
ночь, но из-за
надвигающейся
грозы уже совсем
темно, вон даже
фонари зажглись.
Время неудачное,
совсем неподходящее
для того, что
она задумала,
но выбирать
ей не позволили.
Впервые за
многие годы
решение приняли
за нее. И кто
принял?! Мальчишка,
ровесник Марты,
паяц в желтых
очках...
Раздражение
накатило внезапно,
горькое, как
дым от сигареты.
Вся ее жизнь
— теперь сплошная
горечь, а ведь
когда-то казалось,
что она вырвалась
из тисков
обстоятельств.
Ната прикрыла
глаза, успокаиваясь,
на корню убивая
совершенно
ненужное сейчас
чувство, сделала
глубокий вдох,
посмотрела
не на гостя, а
на Марту. Та
уже закончила
сервировать
стол. На троих.
Глупая, наивная
девочка...
