Это
было рискованно.
Это был самый
тонкий и самый
опасный момент
во всей затее.
Станет ли мальчишка
четко следовать
инструкциям,
не взыграет
ли в нем любопытство
или обычный
юношеский
максимализм?
И что будет с
ними со всеми,
если страшная
правда выплывет
наружу?
— Он
опасен. — Когда
Ната снова
заговорила,
голос ее был
совершенно
спокоен. — Для
всех нас и для
вас в том числе.
Я говорила, что
при жизни Савва
увлекался
мистицизмом?
Мне кажется,
его сил и тайных
знаний хватило
на то, чтобы
остаться здесь
навсегда.
— С
вами?
— Со
своими музами.
И он уничтожит
всякого, кто
встанет у него
на пути. Я старая,
я давно стою
перед дверью
в другой мир,
но у меня есть
внуки, и я желаю
им только добра.
Поэтому прошу
вас, Арсений,
не заговаривайте
с этим чудовищем!
Просто сделайте
так, чтобы он
оставил нас
в покое.
На
его лице, нескладном,
чуть ассиметричном,
читалась
задумчивость,
и Ната расценила
ее как добрый
знак.
— Я
примерно знаю,
сколько вы
берете за свои
услуги, — сказала
она, поглаживая
портсигар. —
Арсений, я готова
заплатить вам
вдвое больше.
Или, если желаете,
назовите свою
сумму. Уверяю
вас, я не стану
мелочиться.
— Я
назову сумму.
— Крысолов
погладил своего
пса. — Но только
после того, как
сделаю дело.
—
Когда
вы можете приступить?
—
Прямо
сейчас. В доме
есть еще кто-нибудь,
кроме вас и
Марты?
— Нет.
Слуг
она отослала,
а внукам,
остальным
своим внукам,
просто
запретила
сегодня возвращаться
в поместье.
Они не стали
спорить, они
уже давно поняли,
что спорить
с ней бесполезно.
Но вот эта гроза...
как
же
некстати!
— В
таком случае
я, пожалуй, начну
с дома. —
В
этот момент
он изменился,
из расхристанного
неформального
мальчишки вдруг
превратился
в того, кем был
на самом деле,
— в
охотника. В
Крысолова...
Творец,
1919 год (Эрато)
Октябрьский
ветер гнал по
бульвару мусор
и опавшие листья.
Не прекращающийся
уже который
день дождь
превратил яркий
и безумный
Монпарнас в
одно из самых
унылых мест
на земле. Жизнь
затаилась под
крышами мансард,
дремала у скудно
протопленных
печей, и только
здесь в «Ротонде»,
она била ключом
и не останавливала
свой бег ни на
секунду. В дымном
мареве кафе
лица и фигуры
расплывались,
вытягивались,
теряли очертания
и пропорции.
Вот он —
абстракционизм!
Сама жизнь дает
подтверждения
правильности
выбранного
пути. Только
так, только с
такими людьми,
только в этой
непостижимой
атмосфере
праздника и
безумия можно
понять мир и
себя.
Савва
обхватил озябшими
руками чашку
горячего супа,
довольно зажмурился.
Это там, снаружи,
ненастье и
неправильность
мира, а здесь,
в «Ротонде»,
он свой среди
своих. Пусть
совсем еще
юный, пусть
наивный и нищий,
зато
свято верящий
в свою звезду.
В
неполные девятнадцать
он уже многого
достиг. Вырвался
из-под душной
опеки родителей,
сменил страну,
нашел учителей
и единомышленников,
отыскал свой
творческий
путь и свой
Парнас. Осталось
лишь найти свою
музу. Не дешевую,
вечно пьяную
и битую жизнью
шлюху с улицы
Веселья, проку
от которой нет
никакого. Не
знакомых каждым
изгибом и каждой
ложбинкой
натурщиц из
«Парижской
школы», а нечто
совершенно
неожиданное,
нечто такое
от чего загорятся
глаза, жадно
затрясутся
руки и вскипит
выстуженная
осенним ветром
кровь. Муза.
Ему непременно
нужна муза.
Своя собственная,
не принадлежащая
больше ни одному
мужчине в мире.
Савва
нашарил в кармане
последнюю
сигарету и
задумался, а
не заказать
ли рюмочку
полынной водки,
но не решился.
Взгляд упал
на дремлющего
за соседним
столиком Амедео
[5]
.
Пролитый на
скатерть суп,
пустая рюмка,
разбросанные
по столу карандашные
наброски со
следами от
кофейных чашек.
Были
те, кто считал
Модильяни
кутилой и
неудачником,
наверняка таких
было большинство,
но Савва знал:
Амедео —
гений,
нищий, непризнанный,
несчастный.
Гений, у которого
была своя собственная
муза —
нежная,
полупрозрачная,
но, увы,
такая беспомощная
[6]
.
Там
же, в кармане
с заветной
сигаретой,
нашлось пять
франков —
настоящее
богатство, если
распорядиться
им с умом. Савва
отсчитал три
франка и украдкой,
убедившись,
что никому из
посетителей
кафе нет до
него дела, сунул
их в карман
Амедео.
Это
не было ни жалостью,
ни
подачкой,
это было платой.
С карандашных
набросков
Модильяни на
него глядели
лица, непостижимо
неправильные
и непостижимо
живые —
гениальные.
Дрожащими уже
не от холода,
а от вожделения
руками Савва
аккуратно
разгладил и
сложил наброски.
Ровно три, по
одному франку
за набросок.
Сейчас Амедео
не нужны деньги,
но наступит
утро, и скромная
плата за то,
что должно было
пойти на растопку
печей «Ротонды»,
придется как
нельзя кстати.
Суп
уже почти остыл,
но Савва съел
его с большим
удовольствием.
Вкуснее похлебки
господина
Либьона
[7]
может
быть только
его же кофе.
Теперь, когда
в кармане стало
на три заветных
франка меньше,
кофе начал
казаться
непростительной
роскошью. Если
бы не беснующийся
за окнами ветер,
Савва, пожалуй,
отказался бы
от кофе, но как
выйти в такое
ненастье, не
согревшись?!
Решено! На кофе
он экономить
не станет, лучше
уж обойдется
без сигареты.
А сигарету,
самую последнюю,
самую сладкую,
выкурит завтра
вместо утреннего
кофе.
Гарсон
уже спешил к
его столику,
когда в стылый
октябрьский
день Саввы
вошла она —
его
муза.
Она
стояла по ту
сторону окна.
Неуловимо
разная, вся
какая-то текучая
из-за сползающих
по стеклу дождевых
капель —
его
муза. Она куталась
в тонкое пальтецо,
пряча озябшие
руки в длинных
рукавах. Она
была похожа
на один из набросков
Амедео, такая
же хрупкая и
нереальная.
Ветер трепал
ее длинные
волосы, и из-за
них Савва не
мог рассмотреть
лица девушки,
но это было
неважно, все
его существо
потянулось
к ее текучему
силуэту, к плавным
линиям, к нелепой
пурпурной розе,
отчаянно цепляющейся
за ее черные
волосы. Вот он
и нашел свою
музу!
Ее
звали Амели.
Сидя напротив
Саввы, допивая
его кофе, испуганно
вскидываясь
от
привычных
для завсегдатаев
криков и ругани,
то и дело, поправляя
в мокрых волосах
нелепую тряпичную
розу и разглаживая
нервными пальцами
измятую салфетку,
она рассказывала
о своей жизни.
Амели говорила,
а Савва заворожено
слушал, точно
это была дивная
сказка, а не
грустная история
начинающей
проститутки.
Сейчас, глядя
в ее черные
глаза, путаясь
взглядом в
невероятно
длинных ресницах,
он готов был
взять назад
свои собственные
слова. Падшая
женщина тоже
может стать
музей, особенно
такая женщина.
