Бет отвела взгляд от гор и вернулась к реальности. Она взяла коробку овсяных хлопьев «Хони Натс» и потрясла ее, с сожалением определив, что хлопьев хватит только на две тарелки. А это означало, что тот, кто третьим спустится в кухню, будет довольствоваться кукурузными хлопьями. Кто же это может быть? Бет знала все варианты. Если последней в кухню спустится Бин, то все в порядке. Бин любила «Хони Нате», но если этих хлопьев не будет, она съест что-нибудь другое.
А вот Джек и Пу буквально с каким-то исступлением обожали «Хони Натс». Если кто-то из них придет в кухню последним и увидит, что овсяных хлопьев ему не досталось, жди больших неприятностей. Отношения между Джеком и Пу были непредсказуемыми, потому что Пу была точной копией своего отца – упрямой, эгоистичной, самовлюбленной и обаятельной. Новое утро может пойти насмарку.
Бет услышала, как наверху включили душ. Джек встал, день уже начался хорошо, потому что ей совсем не хотелось будить и поднимать его, поскольку это была процедура, которой не пожелаешь и врагу.
И вдруг сердце у нее вздрогнуло.
В кухню вошла Бин.
– Дорогая, что с тобой? Тебе еще рано вставать.
– Мамочка, – сказала Бин, потирая заспанные глаза. Волосы у нее спутались, худенькое тельце обтягивала ярко-красная пижама. – Я что-то услышала и это меня напугало.
– Ну, милая, – обняла Бет дочь, – тут нечего бояться.
И в этот момент в кухню вошел человек в черном с большим черным пистолетом в руках. Оцепенев от изумления, Бет подняла на него глаза. Потом она услышала шаги других людей, быстро двигающихся по дому.
– Мамочка, я боюсь, – сказала Бин.
В кухню ворвались еще двое в черном с громадными пистолетами, такие огромные, что Бет почувствовала свою полную беспомощность. Казалось, весь мир заполнился людьми с оружием.
– Прошу вас, миссис Хаммел, – сказал первый мужчина, грубый, загорелый, со сверкающими белыми зубами и пустыми глазами, – не поднимайте шума. Не создавайте никаких проблем.
Бет в панике попыталась закричать, но мужчина грубо зажал ей рот и сдавил горло.
* * *
Григорий Арбатов сказал «Тата», помотал головой, отгоняя кошмарный сон о пещерах и горах, и проснулся. Он обнаружил, что находится там, где и должен быть, – в спальне роскошной квартиры Молли Шройер в Александрии, штат Виргиния.
На часах почти семь утра, значит, Григорий уже опоздал. Он вечно опаздывал.
Григория все еще трясло от страшного сна, в последнее время эта чертова штука снилась ему все чаще и чаще. В этом сне он с кем-то боролся, было темно и холодно, чьи-то железные пальцы обхватили его горло и кто-то горячо дышал ему в лицо. Григорий почувствовал слабость во всем теле и глубоко вздохнул, пытаясь привести в порядок мысли. Не помогало. Он начал тереть виски, сосредоточенно глядя на белый потолок и пытаясь раствориться в его пустоте.
Молли Шройер засопела, зафыркала носом. Григорий повернул голову и посмотрел на спящую рядом с ним женщину. Молли нельзя было назвать прекрасной, но она ухитрялась делать из себя довольно привлекательную женщину, обуздывая тело с помощью эластичных корсетов и придавая ему хоть какие-то формы. Помогали в этом и платья свободного покроя. Молли тяжело дышала, и этот звук снова вызвал в воображении Григория дрожащие под снегом горы. Может быть, поэтому в последнее время так часто снился ему сон про горы и пещеры. Молли Шройер. Никто бы не подумал, каким хрупким, ранимым, нервным существом была эта крупная девушка, глубоко несчастная в своем одиночестве.
Григорий специализировался на одиноких женщинах, будучи на этом поприще по-своему легендарной личностью. Официально он числился вторым помощником торгового атташе советского посольства в Вашингтоне. По долгу службы пьянствовал с западными корреспондентами, играл с ними в бридж, имел примитивное представление о торговле, а на самом деле был нелегальным сотрудником ГРУ – так называлась военная разведка Красной армии в отличие от более утонченного, руководимого гражданскими лицами, глубоко ненавистного КГБ.
Нелегальная работа Григория заключалась в вербовке агентов и руководстве ими и связана была главным образом с поиском, ухаживанием, утешением и привлечением к сотрудничеству одиноких американок, работавших секретаршами или служащими в секретных или военных учреждениях. Молли, например, была секретаршей руководителя администрации сенатского Комитета по разведке. Были у него и другие женщины, все преданные, как рабыни, все некрасивые, с обостренным чувством самоуничижения и недостатком собственного достоинства. Талант Григория, может быть, самое его привлекательное качество заключалось в том, что он любил всех этих женщин. На самом деле любил.
Несмотря на ходившие в посольстве слухи, которые сам он не опровергал, он вовсе не был этаким исключительным половым гигантом. Просто будучи усердным трудягой, трахал всех, пока хватало сил. Но при этом обладал даром убеждения, умел терпеливо слушать. Добрый, общительный, ласковый, любящий пофлиртовать, он помнил дни рождения, годовщины и любимые рестораны людей, с которыми общался.
Вcегда преподносил небольшие подарки, дарил цветы, не жалел времени на дружеские отношения, не спешил с интимными. Только потом наступал момент вербовки. Как правило, осечек у него не было. Тщательно продуманная система хорошо срабатывала.
Утро началось паршиво: кошмарный сон, головная боль, к тому же еще и проспал. В целях разумной предосторожности Молли предпочитала, чтобы он вставал до рассвета и потихоньку уходил. И с этим он соглашался. Вполне можно было по глупости попасть в лапы ФБР, и тогда прощай, работа, а меньше всего на свете Григорию хотелось снова оказаться в России.
Он прошел в ванную и открыл душ. Полнеющий мужчина сорока трех лет с могучими сильными руками, широкими плечами, с телом, густо поросшим волосами, которые так и лезли из него. Молли утверждала, что сливное отверстие в ванной после него слишком быстро забивается волосами.
Ты располнел, подумал Григорий, и это было правдой, сейчас в нем фунтов двадцать пять лишнего веса. Надо заниматься зарядкой, следить за едой и выпивкой. В одну прекрасную ночь тебя покинут силы, и что тогда?
Григорий вытерся, почистил зубы, брызнул на себя одеколоном (любил, чтобы от него хорошо пахло), причесал мокрые волосы и быстренько облачился в мешковатый синий костюм, которому предстояло быть выглаженным либо перед концом этого столетия, либо перед концом света – в зависимости от того, что наступит быстрее. Завязывая шнурки черных туфель, он подумал, что было бы просто замечательно когда-нибудь почистить их. Носил их Григорий уже семь лет, они слегка потрескались, зато были очень удобны.
Молли снова зафыркала во сне, как большое африканское животное, вольготно развалившееся в грязи. Без макияжа на нее было страшно смотреть, но в темноте, когда Григорий, словно буйвол, с воплями скакал на ней, это его не волновало.
При утреннем свете Молли представлялась олицетворением его поганой жизни.
