— Ах, этот Гейбл. — Она ущипнула его за ногу.
— Ой, — сказал он.
После кино они пошли по безмолвным улицам «за покупками».
Она разбила витрину и напялила самое яркое платье, какое только смогла найти.
Потом опрокинула на голову флакон духов и стала похожа на мокрую овчарку.
— Сколько тебе лет? — поинтересовался он.
— Угадай. — Она вела его по улице, капая на
асфальт духами.
— Около тридцати? — сказал он.
— Вот еще, — сухо ответила она. — Мне всего
двадцать семь, чтоб ты знал! Ой, вот еще кондитерская! Честное слово, с тех пор
как началась эта заваруха, я живу, как миллионерша. Никогда не любила свою
родню, так, болваны какие-то. Улетели на Землю два месяца назад. Я тоже должна
была улететь с последней ракетой, но осталась. Знаешь, почему?
— Почему?
— Потому что все меня дразнили. Вот я и осталась здесь
— лей на себя духи, сколько хочешь, пей пиво, сколько влезет, ешь конфеты, и
некому тебе твердить: «Слишком много калорий!» Потому я тут!
— Ты тут. — Уолтер зажмурился.
— Уже поздно, — сказала она, поглядывая на него.
— Да.
— Я устала, — сказала она.
— Странно. У меня ни в одном глазу.
— О, — сказала она.
— Могу всю ночь не ложиться, — продолжал
он. — Знаешь, в баре Майка есть хорошая пластинка. Пошли, я тебе ее
заведу.
— Я устала. — Она стрельнула в него хитрыми
блестящими глазами.
— А я — как огурчик, — ответил он. — Просто
удивительно.
— Пойдем в косметический салон, — сказала
она. — Я тебе кое-что покажу.
Она втащила его в стеклянную дверь и подвела к огромной
белой коробке.
— Когда я уезжала из Тексас-Сити, — объяснила
она, — захватила с собой вот это. — Она развязала розовую
ленточку. — Подумала: ведь я единственная дама на Марсе, а он единственный
мужчина, так что…
Она подняла крышку и откинула хрусткие слои шелестящей
розовой гофрированной бумаги. Она погладила содержимое коробки.
— Вот.
Уолтер Грипп вытаращил глаза.
— Что это? — спросил он, преодолевая дрожь.
— Будто не знаешь, дурачок? Гляди-ка, сплошь кружева, и
все такое белое, шикарное…
— Ей-богу, не знаю, что это.
— Свадебное платье, глупенький!
— Свадебное? — Он охрип.
Он закрыл глаза. Ее голос звучал все так же мягко, спокойно,
нежно, как тогда в телефоне. Но если открыть глаза и посмотреть на нее…
Он попятился.
— Очень красиво, — сказал он.
— Правда?
— Женевьева. — Он покосился на дверь.
— Да?
— Женевьева, мне нужно тебе кое-что сказать.
— Да?
Она подалась к нему, ее круглое белое лицо приторно
благоухало духами.
— Хочу сказать тебе… — продолжал он.
— Ну?
— До свидания!
Прежде чем она успела вскрикнуть, он уже выскочил из салона
и вскочил в машину.
Она выбежала и застыла на краю тротуара, глядя, как он
разворачивает машину.
— Уолтер Грифф, вернись! — прорыдала она, вскинув
руки.
— Грипп, — поправил он.
— Грипп! — крикнула она.
Машина умчалась по безмолвной улице, невзирая на ее топот и
вопли. Струя выхлопа колыхнула белое платье, которое она мяла в своих пухлых
руках, а в небе сияли яркие звезды, и машина канула в пустыню, утонула во
мраке.
Он гнал день и ночь, трое суток подряд. Один раз ему
показалось, что сзади едет машина, его бросило в дрожь, прошиб пот, и он
свернул на другое шоссе, рассекающее пустынные марсианские просторы, бегущее
мимо безлюдных городков. Он гнал и гнал — целую неделю, и еще один день, пока
не оказался за десять тысяч миль от Мерлин-Вилледж. Тогда он заехал в поселок
под названием Холтвиль-Спрингс, с маленькими лавками, где он мог вечером
зажигать свет в витринах, и с ресторанами, где мог посидеть, заказывая блюда. С
тех пор он так и живет там; у него две морозильные камеры, набитые продуктами
лет на сто, запас сигарет на десять тысяч дней и отличная кровать с мягким
матрасом.
Текут долгие годы, и если в кои-то веки у него зазвонит
телефон — он не отвечает.
Апрель 2026
Долгие годы
Так уж повелось: когда с неба налетал ветер, он и его
небольшая семья отсиживались в своей каменной лачуге и грели руки над пылающими
дровами. Ветер вспахивал гладь каналов, чуть не срывал звезды с неба, а мистер
Хетэуэй сидел, наслаждаясь уютом, и говорил что-то жене, и жена отвечала ему, и
он рассказывал о былых временах на Земле двум дочерям и сыну, и они вставляли
слово к месту.
Шел двадцатый год после Большой Войны. Марс представлял
собой огромный могильник. А Земля? Что с ней? В долгие марсианские ночи Хетэуэй
и его семья часто размышляли об этом.
В эту ночь неистовая марсианская пылевая буря пронеслась над
приземистыми могилами марсианских кладбищ, завывая на улицах древних городов и
снося совсем еще новые пластиковые стены уходящего в песок, заброшенного
американского города.
Но вот буря утихла, прояснилось, и Хетэуэй вышел посмотреть
на Землю — зеленый огонек в ветреных небесах. Он поднял руку вверх, точно хотел
получше ввернуть тускло горящую лампочку под потолком сумрачной комнаты.
Поглядел вдаль, над дном мертвого моря. «На всей планете ни души, —
подумал он. — Один я. И они». Он оглянулся на дверь каменной лачуги.
Что сейчас происходит на Земле? Сколько он ни смотрел в свой
тридцатидюймовый телескоп, до сих пор никаких изменений не приметил. «Что ж,
если я буду беречь себя, — подумал он, — еще лет двадцать проживу».
Глядишь, кто-нибудь явится. Либо из-за мертвых морей, либо из космоса на
ракете, привязанной к ниточке красного пламени.
— Я пойду погуляю, — крикнул он в дверь.
— Хорошо, — отозвалась жена.
Он не спеша пошел вниз между рядами развалин.
— «Сделано в Нью-Йорке», — прочитал он на куске
металла. — Древние марсианские города намного переживут все эти предметы с
Земли…
И посмотрел туда, где между голубых гор вот уже пятьдесят
веков стояло марсианское селение.
