Правда все это или игра воображения, но умные люди
предпочитают селиться как можно дальше от океана. Территория, контролируемая
венецианской полицией, кончается там же, где кончается туман, — где-то в
районе Линкольн-авеню.
У самой границы района, подвластного венецианской полиции и
венецианской непогоде, находится сад, который я видел всего один или два раза.
С улицы невозможно было судить, есть ли в этом саду дом. Сад
так густо зарос кустами, деревьями, тропическими растениями, пальмами,
тростником и папирусами, что прокладывать себе путь через эти заросли пришлось
бы с помощью топора. В глубь сада вела не мощеная дорожка, а лишь протоптанная
тропинка. Однако дом там все-таки был, он тонул в доходящей до подбородка
траве, которую никто никогда не косил, и стоял так далеко от улицы, что казался
барахтающимся в нефтяной яме слоном, конец которого близок. Почтового ящика
здесь не было. Почтальону приходилось бросать газеты прямо в сад и удирать,
пока никто не выскочил из джунглей и не напал на него.
Летом из этого зеленого заповедника доносился запах
апельсинов и абрикосов. А если не апельсинов и абрикосов, то кактусов,
эпифиллюмов
[25]
или цветущего жасмина. Здесь никогда не
стрекотала газонокосилка. Не свистела коса. Сюда не добирался туман. Здесь, на
границе с вечными в Венеции сырыми сумерками, дом благоденствовал среди
лимонов, которые сияли, как свечки на рождественской елке.
Временами, когда вы проходили мимо, вам чудилось, будто вы
слышите, как в саду, словно по равнине Серенгети
[26]
, топая,
бегает окапи
[27]
; казалось, что на закате в небо взмывают тучи
фламинго и кружатся над садом живым огнем.
Вот это-то место, где природа так мудро распоряжается
погодой, и облюбовал себе, ублажая свою всегда наполненную солнцем душу,
человек лет сорока с небольшим, рано начавший лысеть, со скрипучим голосом. А
работал он у океана, вдыхая туман, и по роду работы ему приходилось разбираться
с нарушением законов и таможенных правил, а иногда и со смертями, которые могли
обернуться убийствами.
И звали этого человека Элмо Крамли.
Я нашел его и его дом благодаря прохожим, которые, выслушав
мои вопросы, кивали и показывали, куда идти.
Все как один они сходились на том, что каждый вечер,
довольно поздно, приземистый детектив легкими шагами вступает в эти зеленые
джунгли и скрывается там под шум крыльев слетающих вниз фламинго и тяжело
поднимающихся на ноги гиппопотамов.
«Как мне быть? — думал я. — Встать на краю этих
диких зарослей и выкрикивать его имя?»
* * *
Но Крамли окликнул меня сам:
— Господи помилуй, неужто вы?
Когда я появился у его ворот, он как раз выходил из своих
райских кущ по тропинке, заросшей сорняками.
— Я.
Пока детектив продвигался по едва заметной тропинке, мне
казалось, я слышу те же звуки, которые мне чудились, когда я проходил мимо: вот
скачут газели Сетон-Томпсона
[28]
, вот в панике разбегаются
полосатые, как кроссворд, зебры, а вот ветер приносит запах золотистой мочи —
это львы.
— Сдается мне, — проворчал Крамли, — мы
сыграли эту сцену еще вчера. Пришли извиниться? Раздобыли материалы похлеще и
посмешней?
— Если вы остановитесь и выслушаете… — начал я.
— Ну и голос у вас, доложу я вам! Недаром одна моя
знакомая, что живет в трех кварталах от места, где вы нашли труп, говорит, что
ее кошки до сих пор не вернулись домой — так вы напугали их в ту ночь своими
воплями. Ладно. Я стою. И что?
При каждом его слове мои кулаки все глубже уходили в карманы
спортивной куртки. Почему-то я никак не мог их вытащить. Уткнув подбородок в
грудь, отведя глаза, я старался собраться с духом.
Крамли посмотрел на часы.
— В ту ночь у меня за спиной в трамвае кто-то
стоял! — внезапно закричал я. — Это он засунул старика в львиную
клетку.
— Тише, тише! С чего вы так решили? Кулаки задвигались
у меня в карманах, сжались еще сильнее.
— Я чувствовал, как он протягивает ко мне руки.
Чувствовал, как шевелятся его пальцы, словно умоляют. Он хотел, чтобы я
обернулся и увидел его. Ведь убийцы все хотят, чтобы их обнаружили?
— Да, по мнению халтурщиков, выдающих себя за
психологов. Чего ж вы на него не поглядели?
— С пьяными стараешься не встречаться глазами. Еще
усядутся рядом, начнут дышать на тебя.
— Верно. — Крамли позволил себе проявить некоторую
заинтересованность. Он вытащил кисет, бумагу и стал сворачивать сигарету,
намеренно не глядя на меня. — И что?
— Слышали бы вы его голос! Тогда поверили бы. Господи,
да он был точь-в-точь тень отца Гамлета, взывающая из могилы: «Помни обо мне!»
Но этот-то просто молил: «Посмотри на меня! Узнай меня! Арестуй!»
Крамли закурил и сквозь дым взглянул на меня.
— Да от его голоса я за несколько секунд состарился на
десять лет, — продолжал я. — В жизни не был так уверен, что моя
интуиция меня не обманывает.
— Интуиция есть у всех. — Крамли изучал свою
сигарету, словно не мог решить, нравится она ему или нет. — И бабушки у
всех сочиняют рекламные стишки к пшеничным и прочим хлопьям и долдонят их
целыми днями, так что руки чешутся прибить старушек. Каждый дурак воображает,
будто он может с успехом совмещать в себе поэта, сочинителя песенок и
сыщика-любителя. Знаете, о чем вы напомнили мне, сынок? О том, как целое
скопище идиотов атаковало Александра Попа
[29]
, размахивая
своими поэмами, романами, очерками и требуя у него совета. Поп в конце концов
разъярился и написал «Опыт о критике».
— Вы знаете Попа?
Крамли сокрушенно вздохнул, бросил сигарету и наступил на
нее.
— А по-вашему, детективы — это легавые и мозги у них
как замазка? Что же до Попа… Господи! Да я еще юнцом читал его по ночам под
одеялом, чтобы мои не подумали, будто я спятил. А теперь прочь с дороги!
— Вы хотите сказать, что я зря стараюсь? —
воскликнул я. — И даже не попытаетесь спасти старика? И сам вспыхнул,
услышав свои слова.
