Но Крамли уже ушел.
* * *
Крамли не звонил двадцать четыре часа.
Стиснув зубы так, что они чуть не начали крошиться, я
взнуздал свой «Ундервуд» и стремительно загнал Крамли в каретку.
«Говори!» — напечатал я.
— Как получилось, — отозвался Крамли откуда-то
изнутри моей чудесной машинки, — что вы мне то нравитесь, то я злюсь на
вас, как черт?
Потом машинка напечатала: «Я позвоню вам, когда старушка с
канарейками умрет».
Как вы понимаете, я еще много лет тому назад липкой лентой
приладил к своему «Ундервуду» две бумажки. На одной значилось: «ПРИЕМ
СПИРИТИЧЕСКИХ ПОСЛАНИЙ», на другой крупными буквами было выведено: «НЕ ДУМАЙ!»
Я и не думал. Я просто давал возможность приспособлению для
приема спиритических посланий стучать и клацать.
«Сколько еще мы вместе будем биться над этой загадкой?»
«Загадка? — ответил Крамли. — Загадка — это вы».
«Согласны вы стать персонажем моего романа?»
«Уже стал».
«Тогда помогите мне».
«И не рассчитывайте. Дохлое дело».
«Черт побери!»
Я вытащил лист из машинки. И тут зазвонил мой личный телефон
на заправочной станции.
* * *
Мне показалось, что до будки я бежал миль десять, думая:
«Это Пег!»
Все женщины, с которыми меня сводила жизнь, были либо
библиотекаршами, либо учительницами, либо писательницами, либо продавали книги.
Пег совмещала по крайней мере три из этих профессий, но сейчас она была далеко,
и это приводило меня в отчаяние.
Живя все лето в Мехико, она занималась испанской
литературой, учила язык, ездила в поездах с коварными пеонами и в автобусах с
безмятежными нахалами, писала мне пылающие любовью письма из Тамазунхале и
скучающие — из Акапулько, где солнце было яркое, а умы местных жиголо яркостью
отнюдь не поражали, во всяком случае, не поражали Пег — поклонницу Генри
Джеймса
[32]
и консультантшу по Вольтеру и Бенджамину Франклину
[33]
. Она повсюду таскала корзинку для завтрака, набитую книгами.
Я часто думал, что, наверно, за ужином вместо сандвичей она закусывает братьями
Гонкур
[34]
.
Пег.
Раз в неделю она звонила мне из какого-нибудь заброшенного
городка, славного своей церковью, или из большого города, то только что выбравшись
из катакомб с мумиями в Гуанахуато
[35]
, то едва успев
отдышаться после спуска с Теотихуакана
[36]
, и мы в течение трех
быстро проносящихся минут слушали, как бьются наши сердца, и твердили друг
другу все те же глупости — это была своего рода литания, всегда сладостная,
сколько бы раз мы ее ни повторяли и как бы долго она ни тянулась.
Каждую неделю, когда Пег звонила мне, над телефонной будкой
сияло солнце.
И каждую неделю, как только разговор заканчивался, солнце
скрывалось, наползал туман. Мне хотелось бежать и скорее натянуть на голову
одеяло. А вместо этого я насиловал свою машинку, выстукивая на ней скверные
поэмы или рассказы — например, про марсианскую жену, тоскующую по любви и
воображающую, как с неба сваливается землянин, чтобы увезти ее с собой, а его,
перенесшего ради нее столько злоключений, убивают.
Пег.
Несколько недель, учитывая мою бедность, мы разыгрывали с
ней старый телефонный трюк. Телефонистка, звонившая из Мехико, вызывала меня по
имени.
— Кого? — спрашивал я. — Что, опять?
Оператор, говорите громче!
Я слышал, как где-то далеко дышит Пег. Чем больше я нес
всякую чепуху, тем дольше длился разговор.
— Минуточку, оператор, повторите, кто нужен.
Телефонистка повторяла мое имя.
— Сейчас посмотрю, здесь ли он. А кто его спрашивает?
Из-за двух тысяч миль быстро откликался голос Пег:
— Скажите, это Пег. Пег.
Я делал вид, будто ухожу и возвращаюсь.
— Его нет. Перезвоните через час.
— Через час! — эхом отзывалась Пег. Щелчок, гудок,
шум, она исчезала.
Пег.
Я вскочил в будку, сорвал трубку с крючка.
— Да? — завопил я.
Но это была не Пег.
Молчание.
— Кто это? — спросил я.
Молчание. Но кто-то там был, и вовсе не за две тысячи миль
от меня, а совсем близко. Я ясно слышал, как у кого-то, кто молчал на другом
конце провода, воздух посвистывает в ноздрях и во рту.
— Ну? — потребовал я.
Молчание. И звук, который слышишь, когда кто-то ждет у
телефона. Кто бы там ни ждал, рот у него был открыт, он дышал в самую трубку.
Шепот, шелест.
«Господи, — подумал я. — Ведь не мог же тот
хриплый из трамвая вызвать меня в телефонную будку. В телефонные будки не
звонят. Никто не знает, что эта будка служит мне личным телефоном».
Молчание. Вдох. Молчание. Выдох.
Клянусь, холодный воздух от шелеста из трубки заморозил мне
ухо.
— Ну спасибо, — сказал я.
И повесил трубку.
Не успел я перейти через дорогу, а я бежал, закрыв глаза,
как телефон зазвонил снова.
Я застыл посреди улицы, уставившись на будку, боясь
дотронуться до трубки, боясь снова услышать лишь чье-то дыхание.
Но чем дольше я стоял, рискуя, что меня задавят, тем больше
звонки из телефонной будки казались мне звонками с кладбища, похоронными
звонками, сулившими плохие вести, как зловещие телеграммы. Пришлось вернуться и
снять трубку.
— Она еще жива, — услышал я чей-то голос.
