— Хотел бы и я там оказаться, — сказал я. —
Можно от вас позвонить?
По наитию я не стал набирать номер «Зеленой зависти»,
указанный в объявлении. Я подсчитал узелки, завязанные Генри на шнурке, и
набрал получившийся номер.
— Издательство «Янус», — ответил гнусавый
голос. — «Зеленая зависть». Не вешайте трубку.
Аппарат уронили на пол. Я услышал, как тяжелые шаги
прошаркали по сугробам скомканных бумаг.
— Сработало! — заорал я, испугав бедную миссис
Гутиеррес, она даже отшатнулась от меня. — Номер совпал! — прокричал
я выпуску «Зеленой зависти», который держал в руке.
Для чего-то Генри узелками обозначил на своем памятном
шнурке номер издательства «Янус».
— Алло, алло! — звал я трубку.
Но слышно было только, что в далекой редакции «Зеленой
зависти» дико визжит какой-то маньяк, прикованный рехнувшимися, бешено
бренчащими гитаристами к электрическому стулу. А два гиппопотама с носорогом,
отплясывая в сортире фанданго, пытаются заглушить их музыку. В этом бедламе
кто-то упорно стучал на машинке. А кто-то наигрывал на гармошке под барабан.
Подождав минуты четыре, я грохнул трубку на рычаг и в
неистовстве ринулся к дверям.
— Мистер, — закричала миссис Гутиеррес, —
почему так волнуешься?
— Почему, почему! Заволнуешься тут! — надрывался
я. — Кто-то бросает трубку и больше не подходит к телефону, а у меня нет
денег, чтобы добраться до этой сволочной редакции, она где-то в Голливуде, и
звонить снова нет смысла — трубка-то снята, а время поджимает, и еще Генри
пропал! Неужели он умер, черт побери?
«Не умер, — должна была сказать миссис
Гутиеррес, — просто спит».
Но она ничего не сказала, и я, мысленно поблагодарив ее за
это, вынесся вихрем в холл, не зная, куда бежать. Даже на то, чтобы доехать до
Голливуда на несчастном красном трамвае, денег у меня не было. Я…
— Генри! — крикнул я в лестничный пролет.
— Да? — отозвался голос.
Я повернулся, как ужаленный, и вскрикнул. Передо мной была
темнота.
— Генри! Это…
— Я, — сказал Генри и выступил в едва заметное
пятно света. — Уж если Генри решил спрятаться, так он спрячется как
следует, его никто не найдет. Этот мистер Подмышки опять был здесь. Думаю, он
знает, что мы знаем обо всей этой каше. Я услышал, как он крадется по крыльцу
под моим окном. Все бросил как попало и сбежал. Ты нашел, что я бросил?
— Да. Трость и шнур с узелками, — догадался, что
они означают номер телефона.
— Хочешь, расскажу про эти узелки и этот номер?
— Хочу, конечно.
— За день до того как Фанни ушла от нас навсегда,
услышал я, как в коридоре кто-то плачет. Она стояла у моей двери. Я открыл —
пусть, думаю, вся эта печаль ко мне войдет. Не часто я встречал ее наверху, она
же не могла подниматься, для нее это смерть была! «Я не должна была этого
делать! — плачет она. — Я сама во всем виновата», только и повторяет.
«Вот, Генри, возьми это барахло и побереги его, — говорит. — Какая же
я дура». И сует мне старые пластинки и какие-то газеты. «Это очень
важно», — говорит. Ну а я подумал: «Что за черт?» Но поблагодарил, все
взял, а она так и пошла к себе вниз, плачет в голос и твердит: «Какая я дура».
Эти газеты и пластинки я сунул куда-то и думать о них забыл. А вот когда Фанни
отпели, похоронили и в землю зарыли, я раз утром наткнулся рукой на эти
паршивые бумаги и думаю: «Что это еще такое?» Позвал миссис Гутиеррес и
спрашиваю ее по-английски и по-мексикански: «Что это?» Она эти газеты
просмотрела и увидела, что в пяти разных номерах одни и те же слова обведены
чернилами. И номер телефонный всюду указан одинаковый. Ну я и начал гадать, с
чего бы это Фанни так горько плакала и что это за номер, вот и завязал узелки.
А потом позвонил. Ты звонил?
— Да, Генри, — подтвердил я. — Я нашел одну
такую газету у Фанни в квартире. Что же ты мне раньше про них не говорил?
— А зачем? Я думал, это глупость какая-то. Дамские
штучки. А ты-то прочел газету? Мне миссис Гутиеррес прочитала, плохо, но прочла
вслух. Я только смеялся. «Боже, — думал я, — ну и чушь собачья!»
Только теперь я думаю по-другому. Кто-то прочел этот бред и клюнул?
— Фанни клюнула, — с трудом выговорил я.
— Ну а скажи мне, когда ты набрал этот чертов номер,
какой-то сукин сын снял трубку, ответил, собрался кого-то позвать и больше не
вернулся?
— Все точно так, тот же сукин сын, — сказал я.
Генри начал подталкивать меня к открытой двери своей комнаты, будто я тоже был
слепой. Я не протестовал.
— Как же у них дела идут в этой газете? —
подивился он.
Мы уже приблизились к его двери.
— Думаю, когда тебе на все наплевать, — сказал
я, — деньги к тебе сами плывут.
— Точно! Со мной всегда была одна беда — мне до всего
есть дело. Вот ко мне деньги и не плыли. Ну и не надо! У меня и так наличных
денег полно…
Он замолчал, услышав, как я втянул в себя воздух.
— Вот, вот, так дышит тот, кому хочется одолжить мои
накопленные денежки! — улыбнулся он, спокойно кивнув.
— Только если ты поедешь со мной, Генри. Поможешь найти
негодяя, издевавшегося над Фанни.
— Подмышки?
— Подмышки!
— Мой нос к твоим услугам. Пошли.
— Нам нужны деньги на такси, Генри. Надо сэкономить
время.
— В жизни не ездил на такси, зачем оно мне теперь?
— Нам нужно успеть в эту редакцию, пока она не
закрылась. Чем скорее мы все выясним, тем спокойнее можно будет действовать. Я
не желаю больше всю ночь тревожиться, как ты тут, и трястись за самого себя в
своей лачуге.
— У Подмышек острые зубки, да?
— Да уж, в этом лучше не сомневаться.
— Пошли! — Генри, улыбаясь, обошел свою
комнату. — Поищем-ка, где слепой прячет денежки. А по всей комнате! Дать
восемьдесят баксов?
— Нет, что ты!
— Шестьдесят? Сорок?
— Двадцать — тридцать хватит за глаза!
— Ладно. — Генри остановился, захрюкал, засмеялся
и вытащил из бокового кармана брюк толстую пачку денег. И стал отсчитывать
бумажки.
— Вот сорок баксов!
— Скоро отдать не смогу, учти.
— Ну, если мы отыщем этого гада, который насмерть
напугал Фанни, ты мне ни цента не будешь должен. Держи деньги! Захвати мою
трость. Запри дверь — и вперед! Поехали, найдем идиота, который снимает трубку
и отправляется в отпуск.
