— Не был здесь с детства. Пахнет океаном. А чем еще?
Гнилью вроде. А-а, это пирс. Ты тут живешь, писака?
— Ты хотел спросить: «Тут ли живет Знаменитый
Американский Писатель?» Тут.
— Надеюсь, твои романы пахнут лучше?
— Надеюсь, если доживу и они будут написаны. Генри, мы
можем себе позволить, чтобы такси нас подождало?
Генри лизнул большой палец, отсчитал три бумажки по двадцать
долларов и протянул водителю.
— С этим тебе будет не так страшно ждать нас, сынок?
— За такие деньги, — сказал водитель, пряча
доллары, — можете не беспокоиться до утра.
— Ну, к тому времени дело будет сделано, —
отозвался Генри. — Детеныш, ты соображаешь, что делаешь?
Я не успел ответить, как под пирс подкатила большая волна.
— Грохочет, будто нью-йоркская подземка, — сказал
Генри. — Смотри, чтобы тебя не задавило.
Мы вышли из такси и оставили его дожидаться нас у входа на
пирс. Я попытался вести Генри.
— Не надо, — воспротивился он. -только
говори, где веревки натянуты или проволока или камни валяются. А то у меня
локоть очень чувствительный. Не люблю, когда меня водят под руку.
Я отпустил его, и он зашагал, гордо подняв голову.
— Подожди меня здесь, — сказал я. — Отступи
немного назад. Ага, хорошо. Так тебя не видно. Когда пойду обратно, я скажу
только одно слово — «Генри», а ты в ответ скажешь мне, чем пахнет. Ясно? И
сразу повернешься и пойдешь к машине.
— Ясно. Я отсюда счетчик слышу.
— Скажешь шоферу, чтобы ехал в полицейское управление.
Спроси Элмо Крамли. Если его нет, пусть позвонят ему домой. Он должен вместе с
тобой приехать сюда. Чем скорей, тем лучше, раз уж мы раскрутили все это. Если
только и вправду раскрутили. Может, твой нос нам больше не понадобится.
— Надеюсь, понадобится. Я и трость прихватил, чтобы
всыпать этому мерзавцу. Дашь мне припечатать ему разок?
Я поколебался.
— Разок — пожалуйста, — сказал я наконец. —
Ну как, Генри, ты в порядке?
— Братец Лис умеет лежать тихонько. Я пошел дальше,
чувствуя себя Братцем Кроликом.
[145]
* * *
Пирс ночью выглядел кладбищем слонов — огромные черные
кости, прикрытые, как крышкой, туманом, а волны, накатывая на кости, то
хоронили их, то обнажали, то хоронили, то снова обнажали.
Я пробирался вдоль магазинчиков и крошечных, как обувные
коробки, домишек со сдающимися квартирами, мимо закрытого покерного клуба,
примечая по дороге разбросанные тут и там похожие на гробы телефонные будки.
Света в них не было, они стояли и ждали — если не завтра, то на будущей неделе
их снесут.
Я шел по планкам, и у меня под ногами вздыхали, скрипели и
терлись друг о друга мокрые и сухие доски. Весь пирс потрескивал и покачивался,
как тонущий корабль, стонал, когда я проходил мимо красных флажков и надписей
«Опасно», а когда перешагнул через натянутую цепь, оказалось, что дальше идти
некуда. Остановившись на краю пирса, я обернулся и поглядел на заколоченные
наглухо двери домов и на скатанные брезентовые палатки.
Я проскользнул в самую последнюю на пирсе телефонную будку
и, чертыхаясь, поискал в кармане мелочь, выданную мне Генри. Бросил монетку в
щель и стал набирать номер, полученный в редакции «Януса».
— Четыре-пять-пять-пять, — набрал я, повторяя
цифры шепотом, и стал ждать.
В эту минуту вдруг лопнул изношенный ремешок моих
микки-маусовых часов. Часы упали на пол будки. Кляня все на свете, я поднял их
и бросил на полочку под телефоном. А сам приложил ухо к трубке. Где-то далеко,
на другом конце, раздавались телефонные звонки.
Я оставил трубку висеть, вышел из будки и постоял, закрыв
глаза, прислушиваясь. Сначала я слышал только громкий рев прибоя под ногами.
Такой, что содрогались доски. Потом он затих, и я, напрягая уши, вдруг услышал…
Вдали, примерно на середине пирса, звонил телефон.
«Совпадение? — подумал я. — Телефоны вольны
звонить где угодно и в любое время. Но что, если звонит тот, чей номер я
набрал?»
Сунув голову в будку, я схватил болтающуюся трубку и повесил
ее на место.
Телефон в отдалении, в продуваемой ветром темноте, перестал
звонить.
Что, конечно, еще ничего не доказывало.
Я снова опустил монету и снова набрал номер.
Глубоко вздохнул и…
Телефон в стеклянной будке-гробике, удаленный от меня на
половину светового года, зазвонил снова.
Я так и подскочил, у меня даже грудь сдавило. Глаза
расширились, и я глубоко втянул в себя холодный воздух.
Я не стал вешать трубку. Выйдя из будки, я ждал — вдруг
кто-то выскочит из ночных закоулков, из мокрых палаток, из старого аттракциона
«Сбей молочную бутылку». Может же выбежать кто-то, кто, как я, ждет звонка.
Кто-то, кто вроде меня готов выскочить в два часа ночи под дождь, чтобы
услышать голос из Мехико-Сити, где светит солнце, где жизнь все еще жива, кипит
и, кажется, никогда не умрет. Кто-то…
Пирс тонул в темноте. Ни одного освещенного окна. Из палаток
ни шороха. А телефон звонил. Волны прибоя перекатывались под настилом пирса,
будто искали, кто бы ответил. А телефон звонил и звонил. Чтобы заткнуть ему
глотку, мне хотелось самому побежать туда, схватить треклятую трубку и
ответить.
«Господи! — думал я. — Надо забрать монету. Надо…»
И вдруг свершилось.
Блеснул луч света и тут же погас. Там, напротив телефонной
будки, что-то шевельнулось. А телефон звонил. Продолжал звонить. И кто-то, стоя
в темноте, внимательно к нему прислушивался. Я увидел, как задвигалось что-то
белое, и понял -тот, кто там стоит, осторожно осматривает пирс, вглядывается,
ищет.
Я замер.
Телефон звонил. Наконец тень зашевелилась, обернулась,
прислушиваясь. Телефон звонил. Вдруг тень пустилась бежать через дорогу.
Я влетел в будку и схватил трубку как раз вовремя.
Щелк.
Я слышал дыхание на том конце провода. Наконец мужской голос
произнес:
— Да?
«Боже, — подумал я. — Тот самый голос! Я слышал
его час назад, когда звонил из Голливуда».
«Кто-то, кто любил тебя давным-давно».
Видимо, я произнес это вслух.
