– Теперь ты говоришь об Элизабет Брэдфорд?
– Да.
Уин нахмурился.
– Чего ты добиваешься, Майрон? Рискуешь жизнями людей, чтобы через двадцать лет восстановить справедливость? Элизабет Брэдфорд взывает к тебе из могилы?
– Не надо забывать и о Хорасе.
– Почему?
– Он был моим другом.
– И ты веришь, что, найдя убийцу, уменьшишь свою вину за то, что в течение десяти лет ни разу с ним даже не поговорил?
Майрону пришлось проглотить и это.
– Удар ниже пояса, Уин.
– Нет, друг мой, я лишь пытаюсь вытащить тебя из бездны. Я не говорю, что твоя цель недостойна. Нам и раньше приходилось заниматься сомнительными делами. Но все же не мешало бы все подсчитать. Ты пытаешься найти женщину, которая не хочет, чтобы ее нашли. Ты выступаешь против сил, которые гораздо могущественнее нас обоих, вместе взятых.
– Такое впечатление, Уин, что ты испугался.
Уин взглянул на него.
– Ты достаточно хорошо меня знаешь.
Майрон посмотрел в голубые глаза с серебряными искорками и согласно покачал головой. Он действительно его знал.
– Я говорю о целесообразности, – продолжал Уин, – не о страхе. Можно давить. Можно лезть напролом. Мы часто это проделывали. И оба знаем, что я редко сдаю назад в таких случаях, более того, я, пожалуй, получаю от них слишком большое удовольствие. Но у нас всегда была цель. Мы искали Кэти, чтобы снять обвинение с клиента. По той же причине искали убийцу Валери. Мы шли по следу Крега, потому что нам здорово платили. Аналогичное можно сказать и о парнишке Коддрене. Но здесь цель слишком мутная.
Радио работало тихо, но Майрон все равно слышал, как певец сравнивает свою любовь с «поцелуем розы на могиле». Романтика.
– Я не могу отступиться, – проговорил Майрон. – Пока, во всяком случае.
Уин промолчал.
– И мне нужна твоя помощь.
Снова молчание.
– Бренда получала стипендии, – добавил Майрон. – Мне кажется, что ее мать таким образом передавала ей деньги. Анонимно. Мне бы хотелось проследить, откуда взялись эти деньги.
Уин протянул руку и выключил радио. Машин на дороге почти не было. Гудел кондиционер, но он почти не нарушал тяжелой тишины, царившей в салоне. Уин заговорил первым.
– Ты ведь в нее влюбился, я угадал?
Вопрос застал Майрона врасплох. Уин никогда раньше не спрашивал его о таких вещах. Более того, он вообще старался избегать этой темы. С точки зрения Уина, рассуждать о любовных отношениях было равносильно обсуждению джазовой музыки с садовым стулом.
– Может быть, – сказал Майрон.
– Это влияет на твою логику, – заметил Уин. – Эмоции превалируют над логикой.
– Я постараюсь этого не допустить.
– Забудь, что ты в нее влюблен. Стал бы тогда продолжать это дело?
– Это имеет значение?
Уин кивнул. Он всегда был понятливым. Гипотетические изыски не имели никакого отношения к реальности.
– Ладно, – предложил он, – давай информацию по стипендиям. Попробую что-нибудь найти.
Оба снова замолчали. Как обычно, Уин выглядел совершенно спокойным и в состоянии полной готовности.
– Есть очень тонкая грань между упорством и глупостью, – заметил он. – Постарайся не перейти черту.
Глава 24
В воскресенье на дорогах оказалось довольно свободно. Через тоннель Линкольна они промчались в одно мгновение. Уин возился с кнопками нового сидиплейера Майрона, выбрав недавно купленный им альбом популярных песен семидесятых. Они послушали «Ночь смерти Чикаго». Потом «Ночь, когда в Джорджии погасли огни». Майрон решил, что в то время ночи были опасным временем суток. Затем передали песню из фильма «Билли Джек». Помните фильмы про Билли Джека? Уин помнил. Пожалуй, даже слишком хорошо.
Последней была душераздирающая «Шаннон», классика семидесятых. Шаннон отдает Богу душу в самом начале песни. На крайне высокой ноте нам сообщают, что Шаннон умерла, и ее унесло в море. Печально. Эта песня всегда трогала Майрона. Мать в отчаянии. Отец теперь вечно подавлен. Шаннон больше нет, и жизнь потеряла смысл.
– А ты знаешь, – спросил Уин, – что Шаннон – собака?
– Шутишь.
Уин покачал головой.
– Если ты прислушаешься к хору, сам поймешь.
– Я разбираю только слова насчет того, что Шаннон умерла, и ее унесло в море.
– А дальше они надеются, что Шаннон найдет остров с тенистым деревом.
– Тенистым деревом?
– Таким, как у нас за домом, – пропел Уин.
– Это не значит, что она – собака. Возможно, Шаннон любила сидеть под этим деревом. Может быть, там висел гамак.
– Может быть, – согласился Уин. – Но есть еще один тонкий намек.
– А именно?
– На диске обозначено, что это песня про собаку.
В этом весь Уин.
– Завезти тебя домой? – спросил Майрон.
– Нет. У меня полно бумажной работы, – объяснил он. – Да и лучше мне держаться поблизости.
Майрон не стал спорить.
– У тебя есть оружие? – спросил Уин.
– Да.
– Еще одну пушку хочешь?
– Нет.
Они припарковались поблизости и вместе поднялись на лифте. В здании было тихо, муравьи уже покинули муравейник. Было даже страшновато, как в тех фильмах про конец света, где на экране показывают брошенные дома, напоминавшие призраки. В полной тишине блямканье лифта напоминало раскаты грома.
Майрон вышел на двенадцатом этаже. Несмотря на воскресенье, Большая Синди сидела на своем месте. Как обычно, все вокруг Большой Синди выглядело миниатюрным, словно в сцене из «Сумеречной зоны», где дом вдруг начал уменьшаться. Еще она напоминала большую плюшевую игрушку, засунутую в розовую коляску Барби. Сегодня на Большой Синди был парик, скорее всего, вытащенный из бабушкиного сундука. Видно, что-то не так с волосами, решил Майрон. Она встала и улыбнулась. Майрон вытаращился на нее и удивился, что не окаменел.
Обычный рост Большой Синди – шесть футов, шесть дюймов, но сегодня на ней были туфли на высоких каблуках. Каблуки взвыли в агонии, когда она поднялась. Одета она была в некое подобие делового костюма. Блуза цветов французской революции, серый жакет, разорванный по шву на плече.
Она подняла руки и покрутилась перед Майроном. Представьте себе Годзиллу, пятящуюся под дулом «Тазера».
[20]
– Нравится? – спросила она.
