— Заманчиво, конечно, очень заманчиво. Тем не менее сначала надо разобраться с «Евангелием».
…Однако разговор этот происходил несколько дней назад. А теперь перед Черчиллем лежал ворох всевозможных донесений, а также сообщений иностранных газет и радиостанций, из которых следовало, что Муссолини действительно схвачен был итальянскими партизанами в ночь с 26 на 27 апреля, когда пытался достичь швейцарской границы, примкнув вместе со своей немногочисленной свитой к двигавшемуся в том же направлении отряду германцев. К случайно оказавшемуся в том месте отряду.
Брать в плен или истреблять около двух сотен германцев командир этого партизанского заслона, понятное дело, не решился. Но условие, которое он выдвинул перед командиром гитлеровцев, было предельно простым и справедливым: в Швейцарию уходят только солдаты фюрера, к которым у партизан больше вопросов не возникает, итальянцы же остаются.
Ну а дальше начался спектакль, совершенно недостойный великого дуче. Вняв мольбам Муссолини, некий германский лейтенантик попытался спрятать его на дне кузова, прикрыв своей шинелью, однако во время обыска партизаны узнали своего незабвенного вождя и дичайшим образом возрадовались. Они пригнали дуче, как пойманного сельского воришку, в ближайшую деревушку Донго и заперли там в каком-то крестьянском доме.
Известие об этом аресте быстро достигает фронтовых разведок английских, американских, французских и итальянских войск, каждая из которых почла бы за честь для себя вырвать дуче из рук прокоммунистически настроенных партизан. О, как он нужен был им сейчас! Всем им не давала покоя слава Скорцени. Сколько бы полезной для себя информации они сумели скачать из этого языка, прежде чем повесить его!
Мечтал о таком похищении, очевидно, и сам дуче. Он понимал, что коммунисты не станут церемониться с ним, как это делало командование карабинеров после ареста его по приказу итальянского короля. Пребывая в плену у англичан или американцев, он еще мог рассчитывать на более или менее человеческое отношение к себе, на следствие и суд. Здесь же, в плену у партизан, рассчитывать ему было не на что.
И на острове Понца, и на острове Маддалена, где его в свое время прятали от германской разведки, к нему относились довольно лояльно, позволяли возить с собой чемодан с письмами от известных государственных и политических деятелей и даже сохранили за ним право дальнейшей переписки. Но так было до похищения дуче диверсионной группой Отто Скорцени из туристического отеля «Кампо Императоре» на вершине горы Гран-Сассо, после которого он вернулся под крыло фюрера Германий, где был встречен если не как триумфатор, то по крайней мере как страдалец за великую Италию.
То, что германскому специалисту по диверсиям удалось вырвать дуче из той высокогорной комфортабельной тюрьмы, находившейся под охраной целого батальона карабинеров, — уже само по себе было для Муссолини чудом. Поэтому, сидя под арестом в крестьянском доме в деревне Донго, Муссолини понимал: такие чудеса дважды с одним и тем же человеком не происходят. Даже если он — дуче!
Однако германской разведывательно-диверсионной службе СД, по существу возглавляемой теперь самим Скорцени, он уже был ни к чему, а вот среди разведок союзников, в том числе и в рядах английской разведслужбы, начался приступ настоящей «клондайкской лихорадки», которой не хватало разве что пера Джека Лондона. Однако речь шла об английской армейской, фронтовой разведке. Что же касается подопечных самого генерала О'Коннела, то развернуться они так, похоже, и не успели. Правда, винить в этом самого генерала было трудно, красные итальяшки попросту не дали им шанса развернуться, но для какой разведки мира этот ничтожный факт может служить полноценным оправданием?!
Тем временем в ситуацию вмешивается штаб итальянского повстанческого корпуса добровольцев свободы (КДС), в котором тоже нашлись люди, не желавшие, чтобы, оказавшись в руках одной из иностранных разведок, Муссолини заговорил. У них тоже были для этого веские причины. К тому же руководитель итальянского сопротивления генерал Кадорна очень опасался, что, оказавшись в руках американцев, Муссолини вновь сумеет выжить и вернуться в Италию, как это уже случилось после похищения его германцами.
Именно Кадорна, как явствовало из донесений, посылает в Донго отряд во главе со своим проверенным человеком — полковником Вальтером Аудизио, больше известным под псевдонимом Валерио. И уже 28 апреля, сославшись на приказ командования, Валерио забирает Муссолини под свою ответственность, чтобы почти тотчас же расстрелять его вместе с любовницей Клареттой Петаччи, кстати, дочерью личного лечащего врача папы римского Пия XI, на окраине некоей горной деревушки Медзагра.
Но просто так, банально, взять и казнить Муссолини — этого руководителям корпуса добровольцев свободы показалось мало; им нужно было казнить с особой жестокостью, чтобы запугать всех прочих королевских генералов и чиновников. А затем еще и неоспоримо убедить итальянцев и весь мир, что Муссолини действительно погиб, причем погиб именно от рук партизан, а не людей, верных королю или подосланных англо-американцами, в тяжких муках, зверской смертью. И тогда они привозят тела дуче, Петаччи и еще шести высокопоставленных чиновников, из числа приверженцев Муссолини, в Милан, чтобы там, на площади Лорето, подвесить их за ноги к перекрытиям бензоколонки. Просмотрев последнее сообщение из Италии, Черчилль еще раз взглянул на снимок, сделанный одним из секретных английских агентов, давно прижившихся в полиции Милана, и вновь содрогнулся: лицо Муссолини было обезображено до неузнаваемости, тут уж коммунисты явно постарались продемонстрировать весь свой садизм. Зачем нужно было рядом с дуче вешать за ноги женщину, которая, пытаясь защитить своего кумира, бросилась под пули, — этого уже не смог бы ни объяснить, ни тем более оправдать никто. Кроме, разумеется, самих коммунистов. И все же в данном случае Черчилль должен был быть признателен коммунистам, что те убрали Муссолини. Он, возможно, как никто иной, мечтал о том, чтобы дуче не дожил ни до конца войны, ни до какого-либо суда над ним. Те показания, которые он мог давать на суде, и те письма, которые журналисты способны были цитировать, освещая этот процесс, сами по себе могли служить приговором ему как политику демократической страны.
«И все же в день гибели Муссолини, — молвил себе Черчилль, отпивая из чашечки кофе и закуривая его дымом ароматной сигары, — мир обеднел на еще одного неординарного политика и еще одного сильного мира сего. Не только Италия, но и весь мир обеднел на него. И когда-нибудь человечество еще поймет это», — оправдывал премьер свою былую увлеченность этим итальянским лидером. Которая не была, не могла оказаться — Черчилль попросту не мог этого допустить — ошибочной.
Ясное дело, в последние годы, особенно в годы военного противостояния с Италией, у Черчилля появилось множество оснований для пересмотра своего отношения к дуче и даже для разочарования им. И все же долгое время дуче был первым среди европейских лидеров. А в предвоенные годы, особенно после того, как Муссолини выступил инициатором проведения Мюнхенской конференции, главной целью которой было умиротворение Гитлера ради спасения мира в Европе, — он вообще начал представать в глазах миллионов европейцев в роли лидера лидеров.
