— Ну хорошо, есть еще один вариант, — уловил его настроение шарфюрер. — Вы освободите меня уже тогда, когда будете уходить отсюда. Не думаю, что вы задержитесь здесь более трех суток. Вам нужно пересидеть волну облав и проверок — разве не так? А чтобы вы могли оправдаться перед своими людьми, имитируйте мой побег. Я получил новое назначение и через неделю уже буду далеко отсюда. Так что опасаться меня вам нечего.
— Храбро торгуетесь, шарфюрер. Хотя я заставил бы вас говорить и без каких-либо обязательств.
— Без слова офицера, без обещания сохранить мне жизнь вы получите ложные сведения. А если договоримся — сообщу такие подробности, которые не получит ни один ваш агент. За трое суток вы сможете проверить и убедиться, что там именно тот объект, о котором я говорил. Я подскажу, как лучше сделать это.
— Значит, речь идет о разведывательно-диверсионной школе? Я прав? Ну, слушаю, слушаю…
— Нет, обычный склад с горючим, — нагло ухмыльнулся шарфюрер. — Такой объект вас устраивает? На орден потянет?
— Хорошо, слово чести. Слово офицера. Как только придет время уходить отсюда, я дам вам возможность «убежать».
Несколько минут шарфюрер недоверчиво всматривался в лицо Беркута, просверливая его припухшим красноватым глазом, наконец неуверенно сказал: «Ладно, поверю» — и опустился на траву.
Пока он собирался с мыслями и духом, лейтенант достал из кармана френча переданное ему удостоверение шарфюрера, в которое до этого он лишь бегло заглянул, и внимательно изучил его: шарфюрер Андриан Гольвег, 1914 года рождения, служащий отдельного особого подразделения «ЗЕТ-4». Конечно, каждый, кому попало бы в руки удостоверение Гольвега, сразу же заинтересовался бы этим «отдельным особым подразделением «ЗЕТ-4», но никакого ключа к тому, что скрывается за этим шифром, из удостоверения он не получил бы.
— Да, вы правильно угадали: это диверсионная школа, — наконец заговорил шарфюрер, видя, что Громов закончил изучение его документа. — Особая диверсионная школа. На разведку она нацелена лишь постольку-поскольку. Конечно, там дают основы разведки, радиодела, вербовки агентуры. Однако главная цель — подготовить курсантов к длительной диверсионной работе в тылу врага, с использованием всех видов диверсий: от организации взрывов на крупных предприятиях и железнодорожных узлах до терроризирования целых населенных пунктов, используя при этом все виды оружия.
— Основательно готовят.
— Подчеркиваю: это особая школа. Курс обучения — два года. Это вам не трехмесячные курсы, готовящие «охотничью дичь» для НКВД. Она — с дальним прицелом. Там, видите ли…
— Каким именно… прицелом? — перебил его Беркут. — Поподробнее, основательно, не торопясь…
— Может, хотите стать ее курсантом, а, лейтенант?! — оскалил желтые прокуренные зубы шарфюрер. — Могу составить протекцию.
— Выпускники ее будут действовать только на территории Польши? — невозмутимо продолжал допрос Громов.
— Нет, во всем славянском мире, а также в прибалтийских государствах, входивших в сферу влияния русских. На это нацелена прежде всего языковая подготовка, — уточнил Гольвег. — А в общем…
— Когда выпуск?
— Через месяц.
— Уже ведется новый набор?
— Он осуществлен. Эти пойдут по сокращенной программе, рассчитанной всего на один год.
— Что — ситуация изменилась? Теснят русские?
— Теснят. Но это еще ни о чем не говорит. Другое дело, что появилось слишком много партизанских зон. В Югославии действует целая партизанская армия, возглавляемая генералом Тито.
— Даже так? Любопытно.
— Да и на Украине, как вам известно, тоже появились партизанские генералы.
— Где именно? — невольно вырвалось у Беркута.
— Это вы у меня спрашиваете? — удивленно взглянул на него Гольвег. — Разве вас не информировали об этом?
— Так, где именно они действуют? И что конкретно вам известно об этих партизанских генералах? Нас это тоже интересует, — попытался хоть как-то замаскировать свое неведение Беркут.
— Ту часть Украины, где они действуют, украинцы называют Левобережной. Я слышал это от наших курсантов-стажеров. Чернигов, Сумы… Большие соединения партизан.
— Ваши курсанты готовятся и к работе в партизанских отрядах?
— И в партизанских соединениях, и в сугубо националистических организациях, и в Красной армии. Сфера их действия, по существу, не ограничена.
— А куда направляют вас? Если это не военная тайна, — съязвил Беркут.
— Могу ответить. Только потому, что не в Россию. Я специалист по Югославии. Владею сербским и словенским. Воевал в Хорватии, в составе егерской дивизии СС.
— Но вы-то — немец?
— Австриец. Однако детство прошло в Югославии, недалеко от итальянской границы. Мои предки осели там со времен Австро-Венгерской империи.
На бреющем полете над лесом пронесся легкий разведывательный самолет.
«Неужели подняли даже авиацию? — встревожился лейтенант, перебежав к двери хижины и оттуда наблюдая за его полетом. — Хотя бы наши затаились, не выдали себя. Хорошо, что удалось спрятать машину».
— Корбач, где ты?!
— Здесь, — долетело из-за стены. — Под козырьком крыши. Авось не заметят.
— Фамилии курсантов из русских?! — резко потребовал Андрей у шарфюрера, пока пилот разворачивал машину, чтобы еще раз пройтись над рощей.
— Они все по кличкам.
— Но все же несколько фамилий вам должно быть известно.
— Только узкому кругу лиц из штаба.
— Это в идеале, а в жизни все проще.
— В лагере строжайше запрещено употреблять фамилии, имена, называть родные места и отмечать дни рождения. Разве в школе, в которой готовили вас, условия были иными? — И, не дождавшись ответа, уточнил: — Кстати, напомню, что курсантские клички присваиваются только на время учебы. На задание они уходят под другими.
— Если это настолько секретный лагерь, то почему так плохо охраняются подъезды к нему? — спросил Андрей, провожая взглядом уходящий самолет.
— Охраняется он отлично. Население окрестных сел уменьшено наполовину. Многие мужчины расстреляны. Партизаны в этих краях не водятся, потому что окрестные леса тщательно прочесываются. Лес, в котором вы захватили нас, тоже прочесывается каждую неделю. Все задержанные сразу же передаются гестапо. Кроме того, дорога, на которой произошла наша стычка, патрулируется бронемашиной. Она проезжает через каждые два часа. Уверен, что вы не догадывались об этом, иначе не решились бы на столь дерзкую операцию.
«Если бы он знал, как мы в действительности оказались в этом лесу и зачем нам понадобилась его машина! — улыбнулся про себя Беркут. — А ведь сведения о диверсионной школе ценнейшие! Суметь бы передать их через линию фронта».
