– Сейчас вся страна на этой тропе. У меня такое впечатление, что только мы и сохраняем девственность. Девственность хороша до определенного возраста. А потом это уже никакое не достоинство, это уже позор, его надо скрывать от людей.
– Остальным сообщим?
– Обязательно, – не колеблясь, сказал Мандрыка. И повторил: – Обязательно.
– Почему?
– Потому что этим решением... и дальнейшими событиями, какими бы они ни были... мы всех повяжем в хороший кулак. Ты знал? Знал. Будь здоров. Значит, ты – соучастник, а уж никак не жертва невинная, – голос Мандрыки звучал с таким напором, будто он уже клеймил невидимого отступника и предателя.
– Ты прав, Вася. Значит, так... Начинай. Собирай в Москву всех участников будущих трагических событий. Подумай об инструменте. Это важно. Я всех оповещу. И добьюсь, чтобы каждый кивнул головкой в знак согласия.
– Может, подписи собрать? – предложил Мандрыка.
– Не надо оставлять никаких письменных следов. Ни в чем. Нигде и никогда.
– Согласен.
– Если инструмент у них чистый, не запятнанный другими делами, пусть они его там и оставят. На месте происшествия. Если инструмент грязный, использовать его нельзя. Ниточка потянется. И где вынырнет ее шаловливый кончик, предсказать невозможно. Пусть они там у себя в Днепропетровске будут какими угодно – своенравными, капризными... Здесь они должны вести себя пристойно. Ни шага в сторону.
– Деньги, – напомнил Мандрыка.
– Я уже подумал... По десятке до, по десятке после. Хватит? Не обидятся?
– Хватит. Деньги на Украине другие. Там десятка – это трехкомнатная квартира. Не самая лучшая, конечно, но вполне пристойная трехкомнатная квартира. В центре города.
– Встречаешься с ними только ты. Они не должны знать никаких подробностей. От себя ли ты действуешь, от государства, от какого государства... В чем разногласия, какие суммы на кону – не их собачье дело. Они не знают ничего, кроме... – Выговский запнулся.
– Кроме клиента, – подсказал Мандрыка самые невинные слова, которые только подвернулись.
– Вот именно.
– Получается, что один только я буду как вошь на гребешке? – медленно проговорил Мандрыка.
– Не понял?
– Вы все остаетесь в тени. Возникаю только я?
– Но ты-то знаешь остальных! – рассмеялся Выговский. – На тебе цепочка не обрывается. Усошин далеко, но он тоже засвечен, а кроме него, исполнителей знаешь только ты. Вот и все. И еще одно... Как только ты выводишь ребят на клиентов... – На этот раз Выговский не запнулся, новую терминологию он усвоил быстро и без видимых усилий. – Как только ты выводишь исполнителей на клиентов, мы все из Москвы исчезаем. И ты тоже. Кто раньше, кто позже, но в критические дни нас здесь никого быть не должно.
– И это правильно! – с подъемом произнес Мандрыка.
Сами того не замечая, Выговский и Мандрыка грамотно и четко, будто всю жизнь этим занимались, разработали операцию не просто сложную, а чреватую смертельной опасностью для них самих. И неплохо разработали, предусмотрели мельчайшие подробности.
Откуда в них эти знания, опыт, хватка? Неужели все мы так наполнены криминальными сведениями, что стали знатоками похищений, покушений, заказных убийств? Неужели все мы давно уже мастера шантажа и угроз? Ведь если понадобится – и банк возьмем, и ребенка похитим, и женщину... Если понадобится, конечно. У четверти населения зэковский опыт, чуть ли не в каждой семье бывший, нынешний или будущий зэк.
Во что же это все выльется?
Куда идем, куда путь держим, дорогие товарищи?
– Вроде все предусмотрели? – спросил Выговский, поднимаясь.
– Если чего забыли, решим по ходу, – спокойно сказал Мандрыка.
И ни у Выговского, ни у Мандрыки не возникло никаких сомнений – оба были совершенно уверены в том, что действительно все можно решить по ходу и они в состоянии решить.
К вечеру набережная приобретала вид причудливый и даже экзотический. Едва начинало темнеть, едва солнце опускалось за горы, здесь вспыхивало множество огней – торговцы, каждый по-своему, освещали свой товар. Каменных дел мастера протянули провода от столбов, живописцы располагались под фонарями, продавцы подсвечников поступили еще проще – вставили свечи в свои подвесные чайники, замки, колбы, и весь угол набережной под акацией мерцал, привлекал и соблазнял простодушных отдыхающих, разомлевших на дневном солнце.
Прошел парень, ведя на поводке крокодила в кожаном наморднике. Народ ахал, расступался, женщины взвизгивали, а крокодил шествовал важно, вразвалочку и даже как-то привычно. Парень зычным голосом предлагал за одну гривну сфотографироваться с чудищем, но желающих не находилось. Тут же брел старикашка с обезьяной, которая непрестанно что-то выискивала в небогатых волосах хозяина, но тот оставался невозмутим. Прошел пьяный тип с игуаной, неестественно громадной ящерицей, которая едва умещалась на его плечах – тоже предлагал сфотографироваться, но какой-то мистический ужас исходил от этого странного существа. Намордника на игуане не было, но чешуйчатая шкура, вислый мясистый хвост, полусонные глаза, неуловимо быстрые движения головы отпугивали и заставляли шарахаться в стороны.
Тут же посредине площади была установлена в какой-то невероятно бесстыдной позе женщина прекрасного телосложения, с роскошной гривой волос, совершенно обнаженная, но, к сожалению, неживая. Нагнувшись к потрясающей своей коленке, она задом в упор смотрела на наплывающую толпу, повергая слабонервных в тихий шок. В полумраке площади женщина выглядела естественной, живой, может быть, только слегка поддавшей. Когда люди понимали, что перед ними муляж, раздавался какой-то нервный смешок. Возле картонной красавицы фотографировались много, охотно, весело смеялись, но почему-то все выбирали ракурс с уставившимся на толпу задом, хотя у женщины и все остальное было не менее обнажено.
Жора, как обычно, стоял у парапета, рядом с каменными своими изделиями. Без главного произведения, привлекавшего пьяную толпу, его выставка сразу обеднела. Жора срочно изготовлял новый член уже в более полной комплектации. Но он еще не был готов, и Жора выставил его слегка незаконченным, слегка поникшим, как бы уставшим.
– Как называется... это? – спросила у Жоры, возбужденно блестя глазками, девушка в джинсах.
– Сами не видите? «Конец сезона».
Несколько взвинченный смех подтвердил, что название точное и коктебельской публикой принимается.
– Хочешь прочту стихи? – спросил Жора.
– Хочу, – ответил я, всматриваясь в медленно протекающую мимо толпу.
– Если спишь в чужой постели... Хотя нет, отставить! Я уже читал эти строки.
– Тебе надо собрать все свои стихи и издать хорошим тиражом. И продавать здесь же на набережной за большие деньги.
– Мне уже предлагали. Но я так думаю – жизнь у меня впереди долгая, успею.
