Евлентьев взял его не сразу, понимая, что даже такое невинное движение, как взять конверт, вынуть из него снимки, всмотреться в лицо незнакомого человека — все это приближает его к тому моменту, когда придется, все-таки придется передернуть затвор и поймать на прицельной планке темный контур жертвы.
Поколебавшись, он положил руку на конверт.
— Смотри, смотри, — вымученно усмехнулся Самохин. — Чтоб не спутать в критический момент с человеком хорошим, добропорядочным, чадолюбивым...
Евлентьев вынул все фотографии сразу и начал медленно тасовать эту странную колоду. На некоторых отвратительный тип, которого предстояло застрелить, был изображен крупно, портретно, были и групповые снимки, на которых все тот же тип был обведен красным фломастером. Заинтересовался Евлентьев кадрами, на которых, как можно было догадаться, шло заседание правления банка. А вот отвратительный тип идет по улице, уверенно идет, широким шагом, посылая рукой мимолетное приветствие фотографу. Вот он подписывает бумаги, вот он с женщиной, но обстановка служебная, конторская какая-то, женщина скорее всего сотрудница, но миловидная. Она бы наверняка выглядела красавицей, сними ее другой фотограф. Это Евлентьев уже знал — если на снимке красотка, то в этом половина заслуг фотографа.
— Сколько ему лет?
— Сорок девять.
— Выглядит моложе.
— В жизни он еще моложе. Я тебе сейчас о нем расскажу...
— Не надо! — поспешно сказал Евлентьев. — Ни слова. Я не хочу даже знать, как его зовут. Снимки ты оставляешь мне?
— Нет. Не могу. Окажись они в руках следствия, по ним можно догадаться, откуда ноги растут.
— Тоже верно, — согласился Евлентьев. — Они могут оказаться только у своего человека, у соратника, сотрудника, собутыльника. Пил с ним?
— Пил. И немало. Старик, все твои условия приняты. И по сумме, и по времени выплаты. Я готов тебе их вручить прямо сейчас, — Самохин сунул руку в ту же сумку и вынул небольшой пакетик в газетной обертке.
— Не надо, — остановил его Евлентьев. — Чуть попозже, чуть попозже. Скажи, Гена... Как ты себе это все представляешь?
— Самый главный вопрос... Значит, так... Через несколько дней он едет в отпуск, здесь же, в Подмосковье. По твоей любимой белорусской ветке. Я назову тебе деревню, дом, все назову. Он заядлый грибник, едет за грибами. Пошла последняя волна белых, идут чернушки, валуи — лучшие грибы для засолки...
Упустить этого он не может.
— Раньше и ты собирал с ним грибы?
— Да.
— И остальные трое?
— Да.
— А сейчас он вас достал?
— Он нас просто приговорил.
— Так... Едет за грибами... И что?
— Вы случайно встречаетесь в лесу. У тебя пистолет с глушителем. Ты делаешь свое дело и идешь лесной дорогой на электричку. Платформа в трех километрах.
Вечером я тебе звоню. Если все удачно, ты говоришь мне про белые грибы, если все плохо, говоришь про чернушки. Вот и все.
— Этот тип, говоришь, последняя сволочь?
— Подонок, каких свет не видел! — убежденно произнес Самохин. — Это такая тварь, такая гнида... Ты же его видел, глаза навыкате, под подбородком куча розового мяса висит, как побреется — вся морда в кровищи, какое-то у него раздражение, кровь какая-то у него поганая, плохо сворачивается. Водки нажрется — блюет, всю ночь блюет, до самого утра... Потом майкой, трусами пол затирает, а блевотина скользит, она ведь жирная...
— Какой кошмар, — содрогнулся Евлентьев. — Если уж он так некрасиво водку пьет... Жить ему противопоказано?
— Воздух отравляет! — заорал Самохин. — Я шкурой чую, когда он в Москве, а когда его нет.
— При нем будут охранники? — негромко спросил Евлентьев.
— Знаешь, старик, не исключено. Но это лес, охранники тоже будут с лукошками, живые ведь люди, наверняка разбредутся по полянкам, по опушкам, — в голосе Самохина уверенности явно поубавилось.
— Так...
— Но в городе все будет гораздо сложнее, рискованнее. Два амбала от него не отходят ни на шаг.
— Значит, и там они будут рядом?
— В лесу это невозможно. Выстрелы-то бесшумные... Ну треснула веточка, ну кто-то наступил на сучок, ну грибник от восторга пукнул... Вот и все звуки.
— А заорет он благим матом? — усмехнулся Евлентьев.
— Это уже твои проблемы. Надо стрелять так, чтобы не заорал.
Странное состояние охватило Евлентьева. Он вроде бы еще не решил окончательно, что берется за столь рискованное дело, не сказал даже себе, что готов, что решился. Не потому что уклонялся от разговора с самим собой, все было проще — возникло ощущение, что не о нем речь, что и не он вовсе собирается в грибной лес с бесшумным пистолетом. Вроде совсем другой человек пойдет в лес, зажав в потной ладони рукоять пистолета, а он, Евлентьев, он просто знает об этом и выясняет самые разные обстоятельства не для себя, а для того человека, который, возможно, и близок ему, может быть, даже родной, но другой, другой, не он, не Евлентьев.
Взяв пакет с фотографиями, он снова вынул их, снова принялся перекладывать, уже легко, безошибочно находя на каждом снимке физиономию отвратительного существа, с которым ему предстояло разобраться. И вдруг на одном из снимков, изображающих застолье, он увидел скромную физиономию Самохина. И только тогда до него дошло, зачем он снова пересматривает снимки — он хотел убедиться, что и Самохин, и его жертва бывали в одной компании, за одним столом, поднимали общие тосты и пьяно целовались на прощание. И не смущали тогда Самохина вислый подбородок собутыльника, глаза навыкате, не отталкивало то, что после бритья у того рожа в крови, а после каждой пьянки он блюет так, что изо рта кишки лезут...
— О, и ты здесь, — сказал Евлентьев как бы для себя, почти неслышно.
— Где? — взвился Самохин.
— А вот, — и Евлентьев ткнул пальцем в маленькую физиономию на самом краю снимка.
— Точно, — задохнулся от ужаса Самохин и тут же оторвал этот край.
— Это же не единственные снимки с той пьянки, — заметил Евлентьев. — Не на этом, так на том ты будешь обязательно присутствовать... Так что отрывай не отрывай... Вся ваша компания побывает у следователя.
— Не надо меня пугать.
— Никаких пуганий... Предупреждение, дружеский совет. Готовьтесь, закаляйтесь, согласовывайте подробности, самые мельчайшие, чтобы не было в ваших показаниях разноголосицы... Разноголосица — это то, о чем мечтает каждый следователь.
— Нам некуда отступать.
— Позади Москва? — спросил Евлентьев.
— Да, старик, да! Позади Москва. Если он останется жив... Через два месяца я буду просить тебя устроить меня колготками торговать.
— Это будет нелегко... Но помогу, — заверил Евлентьев.
