— Ох-хо-хо! — вздохнул Пыёлдин. — Дружба, водка, деньги… Годы свободы и годы несвободы… — Он похлопал ладошкой по пыльному боку вертолета.
— Каша, — негромко произнес Цернциц. — Каша… Скажу, как старому подельнику… Предупреждаю… У тебя очень опасные мысли.
— Опасные или ошибочные? — усмехнулся Пыёлдин.
— Опасные. Когда человек меряет жизнь только любовью и смертью, — Цернциц невольно метнул быстрый взгляд в сторону Анжелики, — когда человек берет в расчет только любовь и смерть, а все остальное для него шелуха и дерьмо собачье… У него действительно остается только любовь и смерть. Но любовь проходит очень быстро, быстрее, чем хотелось бы.
— И? — поторопил Пыёлдин, уже заранее зная, что скажет Цернциц.
— И приходит смерть.
— Ванька, — Пыёлдин долгим взглядом посмотрел в ясное слепящее небо, потом глаза его оборотились к Анжелике, встретились с ее глазами, нырнули в них, а когда вынырнули через некоторое время, то были пьяными и счастливыми. — Ванька, ты очень умный человек, я никогда не встречал человека, который мог бы сравниться с тобой по уму и проницательности.
— Спасибо, — кивнул Цернциц, не спуская с Пыёлдина настороженного взгляда. — И что же из этого следует?
— Из этого следует, что как был ты круглым дураком двадцать лет назад, на железнодорожной насыпи… Помнишь? Так вот… Дураком ты и остался.
— Говори, Каша… Я внимательно тебя слушаю.
— Запомни, Ванька… Когда кончается любовь — все остальное смерть. Это не значит, что на следующий день тебя зароют в неструганом гробу, вовсе нет… Просто все остальное уже не имеет значения. Деньги, водка, бабы, может быть, очень много баб, годы, их тоже может быть много… Но все это чушь. Смерть. Да, Анжелика?
— Наверно, — осторожно ответила красавица.
— Не сомневайся, милая, все так и есть… У меня было достаточно времени, чтобы хорошенько все это обдумать. До сих пор каждое утро я кричу себе: «Вставай, ты жив! Ты жив. Каша, мать твою за ногу! Ты жив как никогда!» И встаю.
— А сейчас ты мертвый? — спросила Анжелика, побледнев.
— Нет! Сейчас я жив как никогда! Понял?! — Пыёлдин резко повернулся к Цернцицу, так, что ствол его автомата тут же уставился банкиру в переносицу.
— Каша, — негромко произнес Цернциц и невозмутимо отвел ствол автомата в сторону. — Ты очень глупый человек. Ты всегда был безнадежно глупым. Я не встречал человека, который мог бы по глупости сравниться с тобой, Каша.
— Но? — подсказал Пыёлдин. — После твоих слов само собой напрашивается «но». Слушаю.
— Но дураком ты только прикидываешься, придуриваешься, притворяешься! — с нескрываемым раздражением выкрикнул Цернциц. — Не знаю вот только зачем, с какой целью!
— Чтобы дурачить тебя, Ванька! — рассмеялся Пыёлдин.
— У тебя это неплохо получается.
— Нет, Ванька, я не придуриваюсь… просто я принимаю условия, которые предлагает жизнь. Ты поступаешь точно так же, но у тебя еще остаются силы делать умное лицо. А у меня на это сил не остается. Вот и вся разница.
В этот момент на лицо Пыёлдина неожиданно легла тень, густая тяжелая тень явно не от проплывающего облачка…
Это был подкравшийся со стороны солнца вертолет. И, едва увидев его, Пыёлдин, не колеблясь, нажал на спусковой крючок. Автомат тут же выплюнул дюжину пуль в приоткрытую бронированную дверь боевой машины. Неосторожно выглянувший стрелок, вздрогнув всем телом, медленно наклонился вперед, вывалился из вертолета и понесся вниз с возрастающей скоростью. Следом за ним, переворачиваясь в воздухе, полетела черная винтовка с оптическим прицелом.
— Еще одно предупреждение президенту, — проговорил Пыёлдин, провожая взглядом быстро уменьшающегося в падении стрелка.
Вертолет шарахнулся в сторону и пошел, пошел круто вниз по какой-то странной кривой, завалившись набок и задрав хвост — экипаж, видимо, хотел посмотреть, куда падает стрелок.
— Пошли, Каша, — Цернциц, не оборачиваясь, зашагал к железной дверце.
— Ну, что ж, — Пыёлдин сделал своему воинству успокаивающий жест и тоже нырнул в дверь.
Следом за ними крышу Дома покинула и Анжелика.
Ее поведение было довольно необычным — она ни на шаг не отходила от Пыёлдина. То ли видела в нем защиту от грозящей опасности, то ли в самом деле юные ее чувства пребывали в трепетном смятении. А может, все было гораздо проще — бабьим своим умом она поняла, кто здесь главный, от кого все зависит, и старалась всеми доступными ей средствами ублажать Пыёлдина…
Кто знает, кто знает…
* * *
Зал заседаний, набитый истомившимися заложниками, вполне можно было сравнить с салоном громадного лайнера, который летел неизвестно куда и откуда. Люди сидели, откинувшись в роскошных креслах, и единственное, что нарушало впечатление полета, это отсутствие привязных ремней.
По центральному проходу передвигались красавицы Дома с именами, влекущими к неземным, райским наслаждениям, — Изаура, Анжелика, Эстер или просто Мария. Выуженные из бесконечных сериалов, эти имена призваны были создавать особую, экзотическую атмосферу. На столиках-тележках красавицы развозили по рядам пакеты с едой. Лифт работал с полной нагрузкой, доставляя изголодавшимся людям контейнеры с пакетами. Раздавать еду начали, как и в настоящем самолете, с задних рядов, и к тому времени, когда в зале появились Цернциц и Пыёлдин, половина заложников уже была сыта и слегка пьяна.
Развернув пакет из толстой промасленной бумаги, каждый заложник обнаруживал в нем два куриных окорочка, несколько апельсинов, большой красный помидор, бутерброд с черной икрой, холодное заливное мясо с хреном. И, конечно, бутылку чего-нибудь хмельного.
В зале стоял сосредоточенный, деловой шорох разворачиваемых пакетов, слышался нарастающий говор, разговоры становились все более оживленными, кое-где уже слышался здоровый смех, пошли подтрунивания, шутки — жизнь брала свое. А когда заложники увидели появившихся на сцене Пыёлдина и Цернцица, сами собой возникли аплодисменты, раздались приветственные возгласы и даже здравицы в честь старых друзей и сокамерников. Несмотря на некоторую двусмысленность происходящего, аплодисменты нарастали, особенно с задних рядов, которые уже вкусили щедрых даров потрясенного человечества.
Убитых, казненных, расстрелянных никто не вспоминал, словно все это произошло в кошмарном сне. Не было к ним жалости, не было сожаления об их отсутствии.
Ушли и ушли.
Эка невидаль!
Все там будем.
Пыёлдин озадаченно прислушивался к говору в зале, недоуменно поглядывал на Цернцица, но тот только усмехался.
— Чего это они? — спросил Пыёлдин вполголоса. — Чему радуются?
— Пакеты пришли, утро наступило, жизнь продолжается… А ты чего ожидал?
— Ничего похожего не ожидал…
