Тишина звенела и колотилась в уши, как в закрытые ставни.
– С Новым годом, господа, – закончил затянувшееся выступление человек в маске. – Надеюсь, вам стыдно, что вы такие уроды? Мы сильно извиняемся, но какое-то время вам придется провести в этом доме. Не завидую вашей участи. Возможно, парочка из вас и выживет. Решите между собой, кто этого более достоин…
Кино закончилось, экран потемнел.
– Да чтоб ты сдох, засранец! – выпалила горластой выпью Валентина Максимовна, подлетела к телевизору и столкнула его с тумбочки. Аппарат свалился с треском, лопнул экран, что-то затрещало, коротнуло, пошел дымок… и на этом все кончилось.
Гибель дорогого телевизора вывела людей из оцепенения. Разразилась вакханалия. Валентина Максимовна топала ногами, орала, что она это с рук не спустит, она обязательно что-нибудь предпримет. Рухнула на диван, закуталась в одеяло и плакала Екатерина Семеновна. Адвокат и директор гимназии вырывали друг у друга бутылку с остатками текилы, злобно рычали. Презрительно усмехался Волостной. Иван Петрович Пискунов вцепился в грудки Арнольду Генриховичу, который был выше его на две головы, требовал объяснить, что все это значит.
– Уйди от меня, педрила! – взвизгнул Аврамский и оттолкнул от себя чиновника. Тот покатился, словно мячик, и спрятался за диван. Метался и шипел Буревич. У Ольги Дмитриевны начиналась истерика – она запрокинула голову, отрывисто засмеялась, потом отпихнула от кресла приплясывающего полковника, рухнула на него и затряслась.
Внезапно все разом угомонились и со страхом уставились друг на друга.
– Мы попали, господа, – убитым голосом сообщил прокурор Головач. – Теперь вы понимаете, что никакое это не недоразумение, а мы конкретно попали? О нас скрупулезно собирали информацию… и знаете, какое-то неясное чувство мне подсказывает, что все, прозвучавшее с экрана… в некотором роде, гм… правда. Получается, мы все-таки убийцы, мы обязаны опасаться друг друга…
– Я не убивала свою мать! – прокричала Каледина.
– И почему я в это не верю, Екатерина Семеновна? – пожал плечами Иннокентий Адамович. – Получается, во всей нашей теплой компании самый белый и пушистый – это ваш покорный слуга. Да, я был виновником аварии, чего уж там, давайте хоть раз в жизни побудем честными… – он досадливо отмахнулся. – Люди погибли по моей вине, я струсил, не признался. Но только я один совершил непреднамеренное убийство!
– Те двое были сущими уродами! – прорычал, сжимая кулаки, полковник. – Пьяные укурки! Наезжали на меня, требовали денег! Ну, перестарался в состоянии аффекта! Думаете, я этого хотел? Что вы так смотрите на меня, Игорь Константинович? – вскинулся он на прищурившегося Волостного.
– Такими темпами, Эдуард Владимирович, мы много до чего договоримся, – вкрадчиво сказал следователь. – Не забывайте, что нас якобы транслируют в Интернет. Не знаю, как вы, но лично я не совершал никакого убийства – моя профессия как-то не подразумевает убийств по найму.
И, задрав голову, он принялся въедливо созерцать потолок. Потом направился к буфету, обследовал его, хищно поводя глазами, сместился к маленькой раковине для мытья рук, вода в которую поступала из навесного нагревательного бака, проходила по изогнутому сифону и стекала по трубе куда-то в пол. Его внимание привлек кран – кособокая угловатая конструкция. Несколько мгновений он его изучал, потом с торжествующим возгласом оторвал от места стыка двух вентилей мелкую штуковину, похожую на божью коровку, и подбросил на ладони.
– Нашел!
– А ну-ка, дайте посмотреть, – встрепенулся адвокат и отобрал у следователя шпионское устройство. Внимательно в него всмотрелся, повертел, поцарапал ногтем. – Игорь Константинович, да это же муляж… – бросил под ноги и раздавил.
– А это? – следователь оторвал «божью коровку» от навесного шкафа.
– И это муляж, – ухмыльнулся адвокат, с прищуром разглядывая на свет штуковину.
– А это? – Волостной метнулся к горшку с засохшей пальмой, оторвал «насекомое» покрупнее и принялся изучать, поднеся к глазам.
– А вот это, кстати, не муляж… – Адвокат отнял «жучка», поковырял его, зачем-то понюхал. – Беспроводная цифровая видеокамера с высокоемкостной литиево-полимерной батарейкой. Производит запись в формате JPG. Но должен поставить вас в известность, господа, что какой бы высокоемкостной ни была здесь батарейка, вряд ли она способна работать более полутора часов.
– И что это значит? – вскинул голову прокурор.
– Не знаю, – вздохнул Чичерин. – Либо нас водят за нос, либо заряд иссяк или вот-вот иссякнет, либо где-то имеется удаленное приспособление для запитывания данной штуковины, что, думаю, можно сделать с помощью электрических импульсов. Хотя не уверен, катастрофически не хватает знаний.
– То есть если мы отключим электричество, то запись оборвется? – насторожился полковник.
– Полагаю, да, Эдуард Владимирович. И через час мы замерзнем, а через два – умрем. Если решите это сделать, я вас первым кастрирую. Извините.
Полковник вспыхнул, мысленно записывая адвоката в список непримиримых врагов, а Волостной заскрипел зубами и принялся метаться по гостиной, выискивая записывающую аппаратуру. Сорвал неработающие настенные часы, взгромоздившись на стул, принялся вырывать из них внутренности.
– Прекращайте, поручик, чего вы тут мелькаете, – поморщился прокурор и закрыл голову руками. Потом вскинул ее и, заикаясь, пробормотал: – И что мне это напоминает?
– «Десять негритят, – фыркнул Буревич. – Пошли купаться в море…»
– Нас одиннадцать, – напомнила Валентина Максимовна, еще не окончательно разругавшаяся с головой.
– Разница, конечно, существенная, – захохотал полковник. – В этой книжонке инициатором убийств, помнится, был судья. Валентина Максимовна… вы ничего такого не замыслили?
– Я женщина… – скукожилась и сделалась какой-то некрасивой Валентина Максимовна.
– А-а, простите… – протянул полковник.
Буря, зреющая в умах, снова выплескивалась наружу. Орали даже самые сдержанные. Ольга Дмитриевна, теряющая контроль над разумом, рыдала, что она не убивала своего мужа, это чудовищная ошибка, и если кто-то действительно так считает, то он просто незнаком с ее ангельским характером. Голосил Иван Петрович, утверждая, что он «вовсе не такой». Обвинение в убийстве своего партнера он, видимо, считал менее существенным. Екатерине Семеновне не давала покоя фраза «Возможно, кто-то выживет. Сами решите, кто этого достоин». Она кричала, что ей противно находиться в обществе убийц, она заслуживает лучшей доли. «И как они нас собираются убивать? – задавался резонным вопросом Буревич. – Придут и будут расстреливать? Господа, мы должны вооружиться!» – «Идиоты! – гоготал полковник. – Неужели вы всерьез поверили, что кто-то будет нас убивать? На понт берут! Запугивают!» – «Вот именно, – бормотал прокурор. – Им только того и надо, чтобы вы вывернули наизнанку свои мерзкие душонки – и весь мир узнал, какие вы есть на самом деле…»
