— Это всего лишь отсрочка, ведьма, — хрипло
произнес Амбо, грубо отвязывая ее. — Священники из святого города Оса
будут допрашивать тебя со всей строгостью, уж они-то заставят тебя ответить на
все вопросы о твоем подлом хозяине. А потом ты будешь сожжена.
— У меня нет хозяина, Амбо, — невозмутимо отвечала
она. — Я не такая, как ты. Я заглядывала в твою душу — там черно. В
страстях, которые в ней кипят, виноват ты, а не я — и не остальные, кого ты
послал на костер. Твоя похоть — единственное зло, и, как ни старайся, ты не
сможешь утолить ее, сжигая тех, к кому ты ее питаешь. Каждой мыслью ты
нарушаешь свои обеты, и языки пламени, в которых ты будешь гореть, будут жечь
тебя гораздо сильнее, чем костры, на которых ты нас сжигаешь. Уходи и очисть
свою душу.
Амбо уставился на нее, и его изможденное лицо внезапно
озарилось раскаянием и отвращением к самому себе. Затем он повернулся и ушел.
За лошадь для Лейты Альтал заплатил баснословную цену, а
потом они с Бхейдом попрощались с Теркором и поскакали обратно к лесным холмам.
Когда деревня скрылась из виду, Альтал остановил коня.
— А теперь давай освободимся от этих цепей, —
сказал он, сходя с лошади и помогая Лейте спуститься.
Он осмотрел грубый замок на цепи, которой были связаны ее
руки. Затем разомкнул его, развязал девушку и в приступе внезапной ярости
зашвырнул цепи как можно дальше в кусты.
— Спасибо, Альтал, — сказала она спокойно.
— Ты знаешь мое имя? — Он был несколько удивлен.
— Теперь знаю.
— О, дорогой, — прошептала Эмми.
— Что? — недоуменно спросил он.
— Двейя знает, что я могу слышать твои мысли,
Альтал, — с легкой улыбкой сказала Лейта. — Мне кажется, это ее
беспокоит.
— Ты можешь это делать? — воскликнул Бхейд.
— Да. Меня всегда удивляло, что другие этого не могут.
— Так вот за что Амбо хотел сжечь тебя на костре.
— Вообще-то нет. Амбо дал обет целомудрия, но в мыслях
он продолжает нарушать этот обет. Он предпочитает обвинять в этом тех, кто
невольно возбуждает в нем эти мысли, вместо того чтобы винить самого себя. Я
заметила, что многие так поступают.
— У тебя великий дар, Лейта.
— Если вам угодно рассматривать это в таком ключе, то
да. Я была бы счастлива отдать его тебе, если б могла. Должно быть, тишина —
это приятно.
Она посмотрела прямо на Эмми.
— Нет смысла пытаться это скрывать, Двейя, —
сказала она. — Рано или поздно они все равно все узнают. В Петелейе я
допустила промах. Я попыталась скрыть этот так называемый дар, и вот что едва
со мной не произошло.
— Отойди в сторону, Альтал, — приказала Эмми.
— Я могу слышать тебя и без его голоса, Двейя, —
сказала Лейта. — Думаю, мне не хотелось бы идти с вами.
— Думаю, у тебя нет выбора, Лейта, — услышал
Альтал ответ Эмми.
Лейта вздохнула.
— Может быть, и нет, — сказала она печально.
— Что происходит? — недоумевающе спросил Бхейд
Альтала.
— Девушки разговаривают, — объяснил Альтал. Он
постучал пальцем себе по лбу. — Здесь, — добавил он. — Сейчас
тут тесновато. — Он оглянулся. — Поехали, — сказал он. — Я
хотел бы добраться до остальных засветло.
Над предгорьями западного Кверона спускались сумерки, когда
они добрались до лагеря среди деревьев, где ждали их Элиар, Андина и Гер.
— Она — та самая? — спросил Гер у Альтала.
— По-видимому, Эмми так считает, — ответил Альтал.
— Она ужасно красивая, правда?
— Да, красивая. Из-за этого ее чуть не сожгли заживо. У
священника в ее деревне была привычка сжигать красивых девушек на костре. У
него от них возникают всякие грязные мыслишки, и он, похоже, считает, что
лучший способ от этих мыслей отделаться — пустить девушек на дрова.
— Ты убил его? — в ярости спросил Гер.
— У меня была такая идея, но Эмми отговорила меня. Я
нежно люблю Эмми, но иногда она бывает так безрассудна. Она не одобряет
убийство того, кого ты не собираешься съесть.
— Если хочешь, я поговорю с Элиаром. Тогда ты сможешь
отвлечь Эмми, а мы с Элиаром снова пойдем в эту деревню и убьем священника.
— Она узнает, — с досадой сказал Альтал. — И
тогда она будет кричать на нас по крайней мере неделю.
— Я все слышала, Альтал. — В голосе Эмми слышался
упрек.
— Я вовсе не удивлен, Эм. Если бы ты не совала свой нос
в то, что тебя не касается, ты не услышала бы так много обидного для себя.
— Ты думаешь, что сможешь укротить Гера? Он же сущий
дикарь.
— Он мне нравится. Мы дадим Лейте прочитать надпись на
Кинжале сегодня вечером?
— Давай подождем до утра. Думаю, мне нужно немного
поработать над ней. Она действительно совсем не хочет принимать участия в том,
что мы делаем.
— А разве кто-то из нас хотел?
— Веди себя хорошо, милый.
— Слушаюсь, дорогая.
Лес был темный и непролазный, а небо — серо-стального цвета.
Альтал понял, что заблудился, хотя в точности не мог припомнить, куда он шел до
того, как попал в этот мрачный лес. Его мысли, казалось, тоже блуждали, и
каждый раз, когда он хотел сконцентрировать их, приглушенный плач уносил их
вновь, и он продолжал бездумно, на ощупь продвигаться сквозь заросли лиан и
кустов. Казалось, этому лесу забвения не будет конца, но Альтал с каким-то
беспомощным упорством сурово шел вперед и вперед.
Внезапно его разум прояснился, и он начал пробиваться через
мысли и воспоминания, такие же темные и непролазные, как сам лес, словно этот
приглушенный плач затягивал его обратно в глубины мира, которым Генд опутал
его, как паутиной какого-то страшного паука.
«Она идет», — запели деревья. «Она идет», —
вторили лианы. «Она идет!» — раздался с небес пронзительный крик.
«Падите пред нею ниц в униженном подобострастии!»
И снова Генд шел через леса и долины, а день возвращался
вспять к рассвету.
— А как ты, вор, будешь приветствовать ее? —
спросил Генд Альтала, и глаза его загорелись огнем.
