Ее трясло от злости. Но, честное слово, дрожать от злости
оказалось куда лучше, чем дрожать от страха. И весь последующий час, безуспешно
пытаясь уснуть, Алена даже не вспомнила ни разу ни о темно-сером «Опеле», ни о
запахе бензиновой гари, ни о ветре, вздымавшем вихри сухих листьев на обочине
Щелковского хутора, ни о сиянье огней в доме, куда она никогда не войдет,
никогда, никогда… Она не вспоминала даже горечи имени, которое поклялась
произнести последним в своей жизни! Алена думала, думала исступленно, почти
злобно. Думала, собирая воедино странные кусочки мозаики, которые в последние
дни попадались ей на глаза там и тут. Но пока слишком мало было их, этих
кусочков житейской смальты, и из них никак не удавалось сложить более или менее
целостное изображение…
Кончилось все тем, что она заснула-таки и проснулась
каким-то чудом только в четверть одиннадцатого. И примчалась в психиатрическую
клинику на улице Ульянова с грандиозным опозданием, с опухшими глазами,
взвинченная, виноватая, раздраженная, внутренне и внешне всклокоченная –
готовый, словом, пациент для этой самой клиники. И ничего, конечно,
удивительного не было в том, что милейший человек по имени Николай Анатольевич
Грунский смотрел на нее с таким видом, словно хотел задать парочку
провокационных профессиональных вопросов.
Слава Богу – оказался достаточно тактичен и ничего такого не
спросил.
Он больше сам рассказывал.
…– Николай Анатольевич, а выписывали Майю с каким диагнозом?
Понимаете, в музее ходят слухи, будто ее оперировали по поводу какого-то
воспаления лимфатических узлов, даже предполагают что-то онкологическое…
– Как мне нравится это деликатное выражение «что-то
онкологическое»! – усмехнулся Грунский. – Слово «рак» произнести страшно, я
понимаю. Говорите тогда канцинома, канциноматис – смысл тот же, а звучит не в
пример приятнее. Ну-ну, извините, я вас перебил.
– Да нет, ничего страшного. Я просто подумала: если у Майи
Климовой и правда нашли что-то онко… если и правда нашли канциному, может ли
быть, что она уже была больна какое-то время и знала о своей болезни, что и
оказало на нее столь губительное влияние, на ее психику? И еще – может ли рак
вызываться какими-то внешними факторами, связанными с ее работой? Она ведь
реставратор. Ну, я не знаю, – испарениями, что ли, какими-то излучениями,
которые с течением времени начинают производить те или иные краски? Честно
говоря, я слабо себе представляю, как сформулировать правильно, излагаю мысли
не слишком членораздельно…
– Да я в принципе понял, – кивнул Грунский. – Конечно, наука
имеет много гитик, однако я все же верю в некие воздействия картин на человека.
Но речь здесь может идти только об эмоциональном, а никак не о физическом. Доля
элементов, которые так или иначе могут спровоцировать онкологическую вспышку, в
тех или иных красящих элементах ничтожно мала. К тому же болезнь этой женщины
не имела к онкологии никакого отношения. Да, у нее были сильно воспалены
лимфатические узлы, однако это была доброкачественная опухоль.
Но давайте я все же расскажу, что именно происходило с Майей
Климовой. Хоть причина нарушений ее психики была уникальна, я сразу понял, что
эту пациентку следует лечить достаточно типичным способом. А именно, отсекая ее
от привычного образа жизни, изолируя от всех внешних раздражителей: лечить
глубоким, нет – глубочайшим покоем. Никаких телевизионных передач, никаких
телефонных переговоров, никаких книг и газет. Совершенно растительное
существование в одноместной палате хотя бы в течение недели. Иначе купировать
патологическое возбуждение, охватившее ее, не удалось бы. Ну, разумеется, она
находилась под воздействием лекарств, при ней постоянно дежурила медсестра. И
спустя уже три дня я понял, что тяжелую фармакопею можно отменить, оставив
обычные антидепрессанты. Психологически она была спокойна, только очень
печальна, причем стоило ей вспомнить случившееся, как она начинала безудержно
рыдать, но слезы как бы очищали ее и успокаивали. Это нормально, это обычная
женская реакция на стресс, тем паче такой страшный, как попытка суицида. Меня
больше беспокоило другое – ее физическое состояние. Вы знаете, у нас хоть и
лечат души пациентов, все же обращают внимание на их телесное здоровье тоже.
Еще принимая Майю Алексеевну, я провел необходимый осмотр, клинический минимум
обследования и даже при поверхностном пальпировании обратил внимание на спайки
в брюшной полости. В случаях любой физической патологии мы обязаны приглашать
врача по профилю. В данном случае нам нужен был хирург. Как только нервное
состояние Майи стало улучшаться, я направил ее в пятую больницу, благо она рядом,
через три квартала, – на консультацию к хирургу. Да, он подтвердил воспаление и
возможность спаек в брюшной полости. Посмотрели на УЗИ, но УЗИ таких воспалений
не диагностирует. Что можно было предположить насчет причины? Это или опухоль
(та самая онкология!), или воздействие какого-то чужеродного агента…
– Как? – невольно засмеялась Алена. – Что за шпионская
терминология?
– Правда? – усмехнулся и Грунский. – Мне тоже всегда очень
нравилось это выражение, очень интригующее. Однако суть его весьма прозаична. В
нашем случае чужеродный агент – какая-то инфекция, кишечная палочка,
стафилококк, стрептококк. Или какой-то болезнетворный фактор, о природе
которого можно только догадываться. Мы предполагали и лимфаденит, воспаление
лимфатических узлов. Хирург дал направление на операцию – диагностическую
лапаротомию, то есть ревизию брюшной полости. И вот тогда-то выяснилось, что да
– налицо лимфаденит. Был удален воспаленный лимфатический узел из разряда
надчревных – тех, что лежат вдоль верхних и нижних надчревных артерий и вен и
принимают лимфу от кожи и мышц передней брюшной стенки. Операция прошла
успешно, а главное, что она оказала благотворное влияние на состояние нашей
пациентки. Я еще до операции заметил, что она беспричинно боялась многих самых
привычных, самых обыкновенных вещей. Скажем, мобильный телефон приводил ее в
полуистерическое состояние. Даже чужой телефон – ее-то вещи мы сдали в камеру
хранения, когда начинали лечение изоляцией. Но все равно: стоило ей увидеть
мобильник у врача, сестры, санитара, другого больного, как в ее глазах
появлялся страх, она начинала плакать. После операции страх загадочным образом
исчез. И даже когда Майя Алексеевна получила обратно свой телефон, она
восприняла его возвращение совершенно спокойно, без эмоций. Ну, обрадовалась,
что можно подруге позвонить. Вот и все.
– А дальше? – спросила Алена.
– В каком смысле дальше? – удивился Грунский.
– Ну, что было дальше с Майей?
– Да ничего. Она выписалась и уехала домой. Но…
В эту минуту на столе у Грунского зазвонил телефон.
