«Ну слушай, Николашка, тут творятся такие дела, что мне
некогда за письмо сесть! Помнишь, я тебе писала о своем триумфе, после которого
В.М. сжег свои прежние эскизы? Мы все уходили в подавленном настроении. Меня до
Ордынки провожал Вистоплясов. Шел молча, я все ждала, когда он разомкнет уста и
подвергнет самой уничижительной критике все мои речения. Однако он только
глазел по сторонам. И лишь когда достигли мы уже моего дома, вернее, не моего,
а Аграфены Ивановны Колобовой, у коей я снимаю комнату, отверз уста и изрек:
– Вы, барышня, математике обучались в гимназии?
– А как же, – говорю, – без нее?
– То есть слово «формула» – для вас звук не пустой?
– Нет, не пустой, – отвечаю.
– А осознаете ли вы, что своим сочетанием рун вы сегодня
пытались представить нашему мэтру некую магическую формулу взлета и движения
ковра?
– Ну да, – пробормотала я, – что-то вроде того.
– А вы в самом деле верите, будто сие возможно в
действительности, или все же ваша уверенность распространяется лишь на
сказочные пространства, кои этому ковру предстоит преодолеть?
– Вы желаете узнать, верю ли я в то, что предметы, вроде бы
к полету не приспособленные, способны перемещаться по воздуху? А как насчет
воздушных шаров?
– Они всего лишь надуваются воздухом и летят по воле ветра,
не в силах выбрать реального направления. А как насчет самодвижущихся в
воздушном пространстве предметов? Вы способны в такое поверить?
– Видите ли, господин Вистоплясов, – ответила я, – я ведь из
Нижнего Новгорода. А там еще живы два-три старика, которые помнят времена
Наполеонова нашествия, а значит, лодку-самолетку.
– Это еще что такое? – воскликнул он изумленно.
– А вот что. Накануне Отечественной войны у губернатора
Москвы Ростопчина появился некий человек по имени Франц Леппих. Некогда он жил
во Франции, но бежал от Наполеона, которого ненавидел за презрение к своим
проектам создания эскадрильи воздушных шаров, и явился к русским, чтобы
предложить им проект необыкновенного летательного аппарата, с помощью которого
они смогут победить французов играючи. Это должна быть самолетающая ладья. Да,
она была прицеплена к воздушному шару, однако движением крыльев его можно было
направлять во всякую сторону. Роскошный помещичий дом в селе Воронцове был
превращен в мастерские. Перед окнами висела раззолоченная гондола и расписные
крылья. Летательная машина могла поднять до сорока человек и ящики с разрывными
снарядами… Эту летательную машину, это чудо человеческого гения, называли
«лодка-самолетка». Но ее не успели достроить. Русская армия ушла из Москвы, и
лодку из села Воронцова увезли в Нижний. Французские шпионы шли на все, чтобы
уничтожить ее, и вот однажды капитан Аргамаков и капитан Дружинин смогли
заставить ее взлететь и двинуться в неизвестном направлении. Никто больше
ничего не слышал ни о ней, ни об этих храбрецах. Но то, что летающая ладья
существовала, правда, чистая правда! Летучий корабль – такой же насельник сказок,
как и ковер-самолет. Если летал корабль – почему не летать ковру?
– Я никогда не слышал об этом, – недоверчиво пробормотал
Вистоплясов. – Никогда! А он?
– Кто? Наш мэтр? – переспросила я. – Сие мне неведомо.
Конечно, он человек прогрессивный, однако душа его так устремлена к Господу,
что он, пожалуй, счел бы мои рассказы дьявольским наваждением.
Вистоплясов встрепенулся.
– А это не так? – спросил он со странной интонацией.
– Я вам правду рассказываю, сударь! – обиделась я.
– Ну а еще одному человеку то же самое сможете рассказать? –
спросил Вистоплясов живо. – Собственно, и прежде я имел в виду именно его,
когда размышлял, слышал ли он об этом чуде.
– Кто же он?
– Мой друг и наставник.
– Наставник? – поразилась я. – А как же…
– Он мой друг и наставник! – твердо повторил Вистоплясов. –
Необыкновенный человек! Никого, подобного ему, вы в жизни не видели и видеть не
могли.
– Кто же он, как его зовут?
– Николай Кибальчич.
Так я впервые услышала это имя».
Нижний Новгород, наши дни
На самом деле все оказалось не так страшно, как можно было
ожидать. Две двери первого этажа – такие пугающие, металлические, покрашенные
жуткой, словно бы выцветше-кровавой краской двери, из-за которых, чудилось,
исходит запах формалина и еще чего-то непередаваемо гнилостного, – оказались
закрыты. Стараясь не глядеть по сторонам, Алена взбежала по узкой лесенке на
второй этаж и вошла в длинный невзрачный коридор с дощатым, давно не крашенным
полом. Двери по обеим сторонам коридора были облупленные, деревянные, кругом
царил совершенно совковый неуют, болтались какие-то выцветшие плакатики на
стенках, замшелые открытки: с Новым годом, 8-м Марта, Днем защитника отечества,
тут же доживала свой век общипанная, пожелтелая традесканция… Пахло здесь, кстати,
отнюдь не формалином, а… разогретыми щами.
Откуда-то вышел толстый серый кот, полосатый, как тельняшка,
гладкий и сытый настолько, что еле лапами шевелил. Неужели со щей так отъелся?
Взглянул на Алену задумчиво и плюхнулся на бок. Смотрел теперь требовательно,
нагло – похоже, ждал, что она немедленно присядет на корточки и начнет чесать
ему под шейкой, он уже и голову начал закидывать ждуще… Но Алена только
легонько пощекотала его наглое пузо носком туфли. Был бы пес, она бы своего не
упустила: она обожала собак, и это была, без преувеличения сказать, взаимная
необъяснимая любовь. А кошки оставляли ее практически равнодушной.
Полосатый, видимо, это моментально просек, а потому собрался
с силами, поднял раскормленное тельце с полу и с обиженным видом куда-то отбыл.
Из той комнаты, где он скрылся, в коридор выглянула
худенькая женщина в белом халате, тихо ойкнула, увидев Алену и спросила:
– Вы к кому?
– Мне бы Калугина повидать, – робко сказала Алена.
– Наверное, Калужанина?
– Ой, да, извините.
– Да ничего, он все равно об этом не узнает, – усмехнулась
женщина. – А впрочем, его фамилию все всегда путают, он привык. Вы
родственница?
– Нет, я… я его совершенно не знаю, – почему-то испугалась
Алена. – А что с ним такое?
– Да ничего с ним. – Теперь женщина откровенно хихикнула. –
Я думала, вы родственница кого-нибудь оттуда… – И она ткнула указующим перстом
вниз так, как обычно указывают вверх, в небеса, в миры иные.
