Тут Савелий вновь подумал о бедняге Рауле, но решил не перебивать.
— Но Барик мой не испугался, подошел и дружелюбно обнюхал неизвестное страшилище, и, представьте, стушевался именно кит, который попятился назад.
— Так что же, эти свинки такие храбрые?
— Напротив, они жутко трусливы — боятся громкого голоса, резких движений. Но, согласитесь, в этом безрассудном наивном дружелюбии, столь редком в нашем жестоком мире, есть свой шарм. А кроме того, держать морских свинок абсолютно бесполезное занятие.
— Какая философия, — не удержался Савелий от сарказма.
— А что, морские свинки сами по себе абсурдны — подумайте только, «морские свинки», боящиеся воды. Правда, в начале бытования этих зверей в России их именовали «заморскими», что было ближе к истине, но потом у нас принялось определение «морские», а какие они к черту «морские», когда самые что ни на есть сухопутные. Они страдальцы за род человеческий — на них медицинские опыты ставят, а в Перу, говорят, даже едят. Но что взять с этих потомков диких индейцев?
Разговор об этих дурацких бестолковых тварях порядком поднадоел Савелию, которому не терпелось узнать, где он находится и что Широши намерен с ним делать. Самое противное, если Широши надумает его «вербовать». Но Широши никак не мог переменить тему:
— Попытайтесь понять, Савелий Кузьмич, что для меня эти зверьки не просто прелестны сами по себе, но и воплощают важнейший философский тезис — «бессмыслица прекрасна!».
— Каждый имеет право на свою точку зрения.
Савелий специально не стал возражать Широши. Переход к философским материям должен был приблизить его к тому, что в данный момент его занимало.
— Я вижу, вам мои любимцы надоели, — с какой-то грустью сказал Широши.
Он щелкнул пальцами, и сидевшая у него на плече свинка ловко сбежала по его руке вниз, в ту же ладонь, где сидел Лаврентий. Широши запустил зверюшек в просторный проволочный вольер, стоявший за его креслом, и кинул туда несколько фруктов.
Весь кипя от негодования, Савелий ждал, что за этим последует. Но лицо его было спокойным и задумчивым. Можно было подумать, что он осмысливает свое знакомство с морскими свинками.
— Понимаю ваше нетерпение и недоумение, Савелий Кузьмич. Ваша деятельная натура восстает против необычного для вас положения, в котором вы оказались волею судеб. Я обещаю вам откровенно ответить на все ваши вопросы, только немного погодя. Не скрою, я давно искал встречи с вами именно в такой спокойной обстановке, но как-то все не получалось. Дело в том, что я о вас знаю очень много, а вы обо мне практически ничего. И потому, с вашего позволения, я начну с того, что кое-что расскажу о себе.
Именно такого поворота событий Савелий и дожидался и потому сказал:
— Я весь внимание.
— Начнем, как это полагается у вас в России, со смысла жизни. Ведь она, эта человеческая жизнь, мой дорогой Савелий Кузьмич, штука довольно скучная.
— Ну это у кого как, — не согласился Савелий.
— Соглашусь, что ваша поинтереснее многих, но увы, только на поверхности. И я через минуту вам это докажу. Вы наверняка согласны с тем, что заниматься бизнесом, каждый день делать деньги невыносимо скучно и утомительно?
— На все сто процентов согласен! — произнес Савелий.
— А всю жизнь учить каких-нибудь оболтусов — не важно, в Гарварде, Оксфорде или МГУ — разве не тоска смертная? Или лечить больных? Или ловить преступников? Каждый день одно и то же, каждый день одно и то же, бр-р. — Он даже передернул плечами,
— А где же выход? — с любопытством спросил Савелий: такой поворот разговора начал его занимать.
— Выход? — переспросил Широши. — Выхода нет. Есть, наоборот, вход! Надо рискнуть и прожить несколько жизней, а еще лучше несколько десятков жизней, ну как актеры на сцене.
— А почему вы не стали актером? — не без иронии поинтересовался Савелий.
— А я был актером, и не один год, — вполне серьезно ответил Широши, — говорили, неплохо получалось. Публика рукоплескала. Я мог бы стать мировой знаменитостью.
— А что помешало?
— Да мой собственный дурацкий характер. Я, поверьте, Савелий Кузьмич, человек непубличный. А актерская профессия при всей своей для меня притягательности требует постоянного присутствия на людях: интервью, фотографии, автографы, шум, гам, какие-то светские мероприятия, тусовки, — а я этого страсть как не люблю. Знаменитый актер лишен личной жизни и покоя. Кому-то это нравится, а для меня невыносимо. Кроме того, даже обожающая тебя публика не всегда способна оценить мощь твоего таланта.
— И поэтому вы забросили сцену? У вас, верно, отсутствует честолюбие? — предположил Савелий.
— Совсем наоборот! Честолюбие — самый главный и страшный мой порок!
— И как же вы теперь ему служите? — съехидничал Савелий.
Но Широши вполне серьезно и даже несколько торжественно объявил:
— Вот уже долгие годы я ставлю и играю свои собственные спектакли для эксклюзивной и тщательно подобранной публики, состоящей исключительно из…
— он сделал эффектную паузу, — меня самого! Самое разумное решение. А как вы думаете?
Савелий не знал, что ответить, и буркнул:
— Наверное…
— Нет, вы только представьте себе, Савелий Кузьмич, как прекрасно такое разнообразие: сегодня вы — крупный бизнесмен, владелец заводов, газет, пароходов, через несколько месяцев — доверенный советник какого-нибудь дикого арабского шейха, еще через полгода — знаменитый адвокат, выигрывающий три громких процесса, один за другим. А на следующий год вы — знаменитый врач, делающий несколько уникальных операций. А потом, для разрядки и снятия нервного стресса — средней руки чиновник в министерстве, беспрекословно выполняющий любые дурацкие указания начальства, понимая при этом, что менее чем за полчаса можете купить все это министерство с потрохами, но никогда этого не сделаете именно потому, что это так просто и примитивно. Вы представить себе не можете, какой выброс адреналина в кровь это дает и какой силы заряд энергии!
— Не представляю, — честно признался Савелий.
— Последний раз я так развлекался в России. Бедная страна! Ведь в ней люди, пожалуй, никогда не жили нормально и с удовольствием. Начальники меня ценили — я всегда вовремя приходил на службу и не отказывался ни от каких поручений.
— Ну, каждый развлекается, как умеет, — беззлобно заметил Савелий.
Он все никак не мог взять в толк, зачем Широши все это ему рассказывает. Бешеный пытался уловить в болтовне Широши какой-то смысл и нечто полезное для себя, но это пока получалось плохо.
— Вот так легла моя карта: мне суждено быть одновременно режиссером, актером и зрителем, как некоторым — Судьей и Палачом, — при этих словах Широши внимательно посмотрел на Савелия, который сделал вид, что не понял его намека. — Но роли Судьи и Палача хлопотны и утомительны. Судить людей тошно, а убивать противно. Я не люблю убивать.
