Шевельнулось у меня что-то. Я бегом назад — внучонка-то я в коляске оставила. Девушка обещала приглядеть. Выхожу, все на месте.
Кладу мальчика в машину, там люлька для него, коляску складываю в багажник. А холодно еще на дворе. Снег не везде сошел. Я Лешеньку по-зимнему кутала, все боялась простудить. Малыш-то для меня все. Я Антошеньку уже большого приняла. Ему четыре годика, когда мы с Алексеем поженились, только исполнилось. Так что малыш для меня как свой, первенький. Еду домой. Машину в гараж, внука на стол раздевать положила. Раскрыла одеяльце и обмерла. Черный он.
— Как — черный? — не понял Ерожин.
— Черный, как уголек. Негритенка привезла. Живой, ручонками шевелит, кричит, как человечек, а сам черный. Я чуть со страху не померла. Что делать — не знаю. Кричу, как резаная. Он тоже кричит. Дома никого. Куда бежать, что делать? Сунула я ему соску, негритенок замолчал, молоко сосет, чавкает. Решила одевать его и назад в город. Стала заворачивать, а руки трясутся, не слушаются. Тут телефон звонит. Беру трубку, думала, Алексей или Антон. Но голос чужой. Мужской голос, но вроде измененный. Глухо звучит. И говорит мне этот, что звонит:
— Хочешь своего выродка получить назад?
— Что угодно просите, только верните внука, — отвечаю.
В трубке помолчали и говорят:
— Вспомни фамилию матери, кому ты двадцати два года назад дитя подменила. Фамилию и где живут скажешь, вернем, не скажешь — негра расти.
Я фамилию сказала — Аксенова Елена, а где теперь живут — не знаю. Знаю, что ее мужа в Германию из Узбекистана перевели, военным он был. Имя его тоже помню. Иваном Вячеславовичем звали. Еще вспомнила, что бабушка ихняя москвичка. Я в телефон что знала, все рассказала. Вдруг вместо мужского голоса в трубке женский:
— Приезжай в больницу. Получишь своего выродка в обмен на негра. И знай, что ты убийца. Вахида руками ты его вторую жену убила.
Задушил он Райхон. Можешь спать спокойно.
Ты классно отомстила. За это я тебя прощаю.
Люблю хорошую работу. — И трубку швырнула.
Не помню, как я до города доехала. Там в поликлинике возле регистратуры толпа. Все смеются, на меня пальцами показывают. Мол, своего внука с негром перепутала, дура. Я негра матери отдала. Мать-то у него русская. Схватила Лешеньку и бежать. Вот почему я сегодня, когда чужого мужика увидела, сразу ребенка в дом и в милицию звонить.
— В вашей деревне много телефонов? — спросил Ерожин.
— Нет, только к нам провели. Как фирму открыли, Алексей большие деньги за телефон отдал. Воздушку и протянули. Кабеля в деревне нет.
Шура перестала плакать. Она наконец рассказала все, что долгие годы никто, кроме Алексея, не знал. Рассказала и ждала приговора Ерожина. А Петр Григорьевич думал, о другом. Он полез в свой чемоданчик, достал фотографию Фатимы и показал Шуре.
— Эта девушка с коляской возле поликлиники тебе встретилась?
Шура внимательно осмотрела снимок и покачала головой:
— Точно не скажу. Та в платке была, только нос торчал. Может и она, но утверждать не могу. Будто похожа.
Ерожин поблагодарил и начал прощаться.
— Уже? Дождался бы Алексея. Вы бы подружились, — огорчилась Шура.
— Может, еще свидимся. Я сейчас в райцентр. Надо выяснить, как негритенок к тебе попал. Не мать же подменила.
В райцентре родительницу негритенка отыскали за полчаса. Это был единственный черный ребенок в городе, и его знало чуть ли не все население. Мать мальчика, крупная женщина с крашеными в желтый цвет волосами и монументальными формами, не отличалась строгостью нравов. Отец ребенка приезжал в Тольятти, где и произошел их недолгий роман. Молодой инженер из Эфиопии, скорее всего, вернулся в Африку, не подозревая, что на волжских берегах у него растет наследник. Светлана, так звали мамашу, рассказала, что два месяца назад какой-то молодой мужчина попросил у нее сына якобы для съемки, на день-два.
Она получила за прокат двести тысяч и очень удивилась, когда ей позвонили и предложили забрать ребенка в тот же день в поликлинике.
Что она и сделала. Больше от Светланы ничего добиться не удалось. Фотографию Фатимы она твердо опознать не смогла, хотя до конца не отвергла. Ерожин позвонил Шуре и, еще раз поблагодарив за гостеприимство, спросил, не помнит ли она, почему повезла внука в поликлинику именно в тот день? Шура подумала и ответила, что из поликлиники звонили и назначили час приема. Тогда Петр Григорьевич поинтересовался, звонили ли из поликлиники раньше или такой практики до злополучного приема не существовало. Но и тут ничего интересного Ерожин не услышал. До двух лет дети находились под постоянным надзором, и даже врач или сестра пару раз наведывались в городскую квартиру Шуриного сына.
Ерожин все же порылся в регистратуре и совершенно неожиданно обнаружил, что деревенского телефона Шуры в карточке ребенка нет. Имелся только городской телефон и адрес.
Тогда Ерожин решил действовать по-другому.
Он приехал в районное отделение ГАИ и, дождавшись восьми, когда сотрудники меняют смены, попросил вспомнить, кто из инспекторов два месяца назад обратил внимание на иногороднюю машину. Скорее всего, с московскими номерами. Машина должна была болтаться здесь несколько дней. За один день невозможно выследить Шуру, разузнать о ее внуке, вызвать в поликлинику, чтобы напугать негром, — все это требует времени.
Ерожину наконец повезло. Один из инспекторов помнил, что оштрафовал водителя иномарки за превышение скорости. Машина несколько дней попадалась ему на глаза и, кроме водителя, чернявого парня, там сидела пассажирка. Ерожин на всякий случай показал инспектору фото Фатимы, и тот ее опознал. Не очень твердо, слишком много прошло времени, но опознал. Порывшись в квитанциях, ГАИ выдала Ерожину марку машины и имя владельца. Марка машины «Хонда», номер АУ 183-77. Это означало, что автомобиль зарегистрирован в Москве и принадлежит Гарику Ашотовичу Саркисову. Ерожин отзвонил на Петровку, сообщил номер «Хонды» и фамилию владельца. И попросил установить за ним наблюдение. В случае контакта с Фатимой брать обоих. Одного Саркисова не трогать. Прямых улик против него нет. Пока владелец «Хонды» — единственная ниточка. Поэтому о нем полезно узнать побольше. Место работы. Близкие друзья и телефонные переговоры. Личная жизнь.
Боброва в кабинете Ерожин не застал, но дежурный сотрудник пожелания Ерожина принял и обещал отреагировать сразу. В девять вечера Петр Григорьевич катил в город, а в десять пятнадцать положил на стол начальника Управления ключи от джипа. Подполковник Воронин облегченно вздохнул, узнав, что командировка московского коллеги, близкого к самым высоким начальникам, благополучно завершена и он может спокойно отправляться домой. В этот день он и так, ожидая москвича, три часа переработал, а перерабатывать подполковник Воронин не любил.
На машине, уходившей на дежурство в город, Петра Григорьевича благополучно доставили до вокзала, а через час он уже дремал в купе поезда Москва — Астрахань, который в девять утра прибывал в столицу. Прожив много лет в Москве, Ерожин уже воспринимал ее своим домом, поэтому, ступив на перрон Казанского вокзала в девять тридцать — на полчаса поезд сумел опоздать, — Петр Григорьевич почувствовал приятное волнение человека, попавшего после дальних странствий на родную землю. Перед тем как начать будничную жизнь, очень хотелось помыться и переодеться. Небольшой запас свежего белья и рубашек давно закончился, и Ерожин, привыкший к личному комфорту, страдал. Подумав о такси, Ерожин проверил содержимое портмоне и с удивлением обнаружил полное отсутствие русских денег. Несколько узбекских манатов в Москве помочь не могли. Размышляя о столь бедственном финансовом положении, Петр Григорьевич вспомнил, что в его кейсе лежат пачки долларов. Он отошел в уголок, приоткрыл кейс, на ощупь вытащил одну купюру из тугой пачки и отправился к обменному пункту. Отдав зеленую бумажку за толстое стекло меняльного окошка, он ощутил легкое беспокойство — не фальшивые ли бумажки привез из далеких походов? Но, получив полмиллиона, успокоился и, выйдя на площадь, плюхнулся в такси., Поднявшись на лифте в свою чертановскую башню, Петр Григорьевич вошел в квартиру и увидел унылое зрелище неприбранного жилья.
