Месяц спустя после того, как расписался с Милкой-Любкой,
Шурка однажды, дождавшись, пока отец и сестра поужинают (ели теперь обе семьи
раздельно и в разное время – в две смены, как это называлось в коммунистических
столовых), вошел в гостиную, прислонился к притолоке и вдруг завел разговор… о
Кларе Черкизовой.
Саша не верила своим ушам! Было время, когда они втроем –
брат, сестра и тетя Оля – сомкнутыми рядами стояли, не позволяя отцу не то что
жениться на Кларе, но даже осуждая его встречи с ней. Потом Саша немного
смягчилась – были на то причины, Клара оказала ей одну услугу… Саша думала,
будет век Кларе благодарна, однако все кончилось таким горем, таким надрывом
сердечным… Кончилось кровавой трагедией… С тех пор Саша ни об этой, с
позволения сказать, услуге, ни о Кларе Черкизовой спокойно думать не могла.
Отец, конечно, по-прежнему встречался с актрисой – бегал к ней на Алексеевскую,
ныне улицу Дзержинского, но по-прежнему украдкой, оберегая семейный покой,
поскольку был уверен, что детям, Шурке и Саше, так же противна мысль о его
связи с Кларой, как и прежде.
И вот пожалуйста: сын предлагает ему… Нет, просто невозможно
поверить в то, что он предлагает!
– Папа, сколько можно вам с Кларой прятаться и таиться,
будто вы гимназист с гимназисткой, которым родители запрещают встречаться? Ты
уже не молод, а сейчас такое тяжелое время. Кларе трудно одной, у них в театре
совсем скудные ставки и пайки. Вместе вам было бы легче жить. Она так давно
любит тебя… Почему бы тебе не плюнуть наконец на все глупые условности и не
расписаться с ней? Я понимаю, что она переедет сюда… Ну что же, мы с Любой
могли бы перебраться в ее квартирку на Алексеевскую, то есть я хотел сказать,
на улицу имени товарища Дзержинского. Или можно было бы обменяться жилплощадью,
вы понимаете? Так сейчас многие делают…
Конечно, Шурка сам никогда до такого не додумался бы,
сообразила Саша. Его Любка науськала! Она с трудом удерживала слезы. Бог ты
мой, да что же сделала с ее любимым «песиком-братиком» эта революционная
потаскуха?!
Саша покосилась на отца, надеясь увидеть на его лице
выражение возмущения. Нет, ничего подобного! Константин Анатольевич имел вид
ошарашенный, но в общем довольный.
Саша не знала, конечно, что не далее как вчера у него
произошло очередное – один Господь знает, которое по счету! – выяснение
отношений с Кларой. Так сильно они еще никогда не ругались, и таких крепких
выражений Русанов-старший еще никогда не слышал от своей любовницы. Клара
назвала его бесполезным старым потаскуном, которому она бросила под ноги свою молодость
и красоту, а он даже воспользоваться ими как следует не сумел. Сам состарился
бобылем и ее иссушил, измучил, состарил. А ведь она уже не молода, ей уже
тридцать! И что теперь с ней будет? Ни семьи, ни детей, ни карьеры теперь не
сделать, потому что в театр потоком хлынули с открывшихся в городе театральных
курсов стриженые наглые комсомолки, которые, может быть, и не имеют
представления о секретах актерского мастерства, может, и бесталанны, однако за
каждой стоит влиятельный покровитель: какой-нибудь уполномоченный, или
секретарь, или начальник подотдела, а то и целого отдела. И глупые, бездарные
девчонки легко получают самые завидные роли, ее же, блистательную Клару
Черкизову, незаслуженно обходят. А стоит ей только попытаться поспорить, как ее
начинают стращать Чекой… Конечно, многие из начальников очень даже
заинтересованно поглядывают на нее, ведь она по-прежнему красива и еще молода,
ей всего тридцать! Вот взять хотя бы товарища Кравченко, заместителя начальника
городской милиции. Уж так влюблен, так влюблен! Чуть ли не в ногах валяется!
Он, между прочим, вдовец и намекает на самые серьезные намерения. Обещал Кларе
все, что она захочет, любые роли… Но Клара, как дура, хранит верность
Константину Русанову, которому ее верность и даром не нужна! Он не способен
оценить такой женщины, как Клара, всей глубины ее любви и преданности! И сам
будет виноват, если она примет одно из тех предложений, которые ей со всех
сторон делают самые влиятельные мужчины города…
Мучительная сцена закончилась, как всегда, слезами, и
Русанов, как всегда, сбежал. Благо теперь появился удобный повод сбега́ть
в самый разгар выяснения отношений под предлогом комендантского часа. И все же
воспоминание о Кларином лице, залитом какими-то особенно отчаянными слезами,
преследовало его. Константин Анатольевич вдруг ощутил, что у него появился
совершенно законный, так сказать, способ утереть ее слезы…
Боже мой, как счастлива будет Клара! И как приятно, что
спасительную мысль высказал сын! Правда, при виде возмущенного лица дочери настроение
Русанова-старшего резко пошло на спад, тем паче что Саша разразилась такими же
слезами, какими обливалась вчера Клара…
Боже мой, от всего этого можно сойти с ума! И Русанов едва
не сошел, особенно когда Милка-Любка имела неосторожность сказать Саше:
– Ты разве святая, чтобы всех судить? Разве праведница,
чтобы людям мешать быть счастливыми?
Что тут началось… Такого взрыва негодования Русанов от своей
тихой и скромной дочери не ожидал. Даже не предполагал, что Саша – его
Сашенька, барышня, выросшая под нежным присмотром Олимпиады Николаевны, нежная
девочка – способна так кричать и браниться! Даже Оля проснулась и ударилась в
плач. Только это и заставило Сашу притихнуть. Она убежала к дочери, а Русанов
уставился в изумленные физиономии сына и снохи. Потом вдруг на лице Шурки
появилось какое-то странное выражение. Он встал и отошел к окну, приподнял
занавеску, поцарапал пальцем по стеклу…
Ну а Константин Анатольевич только плечами пожал.
Разумеется, ему было неведомо, что Милка-Любка ненароком, случайно угодила не в
бровь, а в глаз. И Шурка, увидев, что произошло с сестрой, сразу вспомнил
ноябрь шестнадцатого года, поминки по убитому актеру Грачевскому, потерянное,
голодное выражение на лице Саши – и черные, пьяные глаза Игоря Вознесенского,
которые не отрывались от ее глаз. И как они потом оба исчезли куда-то, а
вернулась Саша домой чуть ли не за полночь, и лицо у нее было… неописуемое было
у нее лицо, и голос странно срывался. Она стояла у окна и водила пальцем по
запотевшему стеклу, словно писала что-то. Тетя Оля тогда воскликнула, ничего не
понимая: «Ты где была?» – «В раю», – ответила Саша и ушла к себе в комнату.
Тогда Шурка был молод и глуп, даром что считал себя великим
сыщиком из-за того доверия, которым дарили его Смольников и Охтин, ничего он не
понимал ни в любви, ни в женщинах, ну а теперь, после всего, что ему пришлось
пережить, все-таки поумнел. Поэтому он понимал сестру и не судил ее. И, чтобы
отвлечь отца от странного поведения Саши, стал говорить о том, что с Кларой
нужно все решить завтра же, не следует тянуть с таким важным делом…
Смешно, конечно. Тянули уже который год – так что может
изменить всего один день?
