Когда-то он работал в этой газете репортером. Правда, тогда
она называлась «Энский листок». Когда-то он возглавлял эту газету. Правда,
тогда она называлась «Энский рабоче-крестьянский листок». После двадцать
шестого года, когда в стране окончательно завершились относительно либеральные,
более или менее «вегетарианские» времена, Русанов был от работы в газете
«Энская правда» отстранен – за либерализм и халатность в работе с авторами. Как
сказал старый друг и старый враг Виктор Павлович Верин, увольнение должно было
его вразумить.
Не вразумило. Надо было вообще покончить с журналистикой, а
он, идиот, чувствовал себя полумертвым, если не держал в руках перо. Когда-то,
на заре туманной юности, у него даже псевдоним был такой – «Перо»…
А впрочем, у них у всех был этот псевдоним – у всех
репортеров «Листка». Но Шурка Русанов был самое лучшее, самое блестящее Перо,
это признавал сам Иван Никодимович Тараканов, царство ему небесное…
В приемной редактора – бывшей приемной Тараканова, бывшей
приемной Русанова – его ждали двое. И при виде их Александр мгновенно вспомнил,
что перед зданием редакции видел приткнувшийся к обочине «черный ворон».
Дурак, зачем пришел? Не нужно было! Мог бы… Мог бы что? Убежать?
Да нет, уже не убежишь, уже все…
Бежать глупо, нужно попытаться убедить их в собственной
невиновности, решил он тогда, но немедленно понял, что его уже без суда и
следствия записали во враги народа. Прокурор, которого Русанов попросил отвезти
его домой не в «воронке», чтобы не позорить перед соседями, а на такси, гневно
вскричал:
– Для врагов народа у нас спецтранспорт!
Но и после обыска, во время которого даже землю из цветочных
горшков вывернули, не говоря уже о вспоротых подушках и книжках с вырванными
переплетами, даже и потом, когда Русанова привезли переночевать в камеру
предварительного заключения на Свердловке, а потом повезли по Арзамасскому
шоссе в тюрьму, он надеялся, что сумеет логикой и правдивостью разбить любое
возводимое на него обвинение. Но услышать такое… Покушение на Сталина! Безумие!
Чепуха!
– О нет, это не чепуха, – неожиданно мягким голосом
проговорил следователь. – Отнюдь! Ваши сообщники выдали вас. Вы намерены были
пройти в колонне…
– А как бы я туда попал? – перебил Русанов.
– Что? – озадаченно спросил следователь.
– Как бы я туда попал, интересно? Это ведь Москва, а не наш
несчастный Энск, где в колонну всякий и каждый может шагнуть с тротуара. В
Москве участвовать в демонстрации имеют право только москвичи. Причем не все
подряд, а избранные от крупных заводов и организаций. Проникнуть посторонним в
ряды демонстрантов невозможно, ведь в каждой колонне находятся ответственные за
свою шеренгу, и они строго следят за всеми, особенно при выходе на Красную
площадь, чужакам тут просто невозможно оказаться. Ну а если гости из глубинки
получают приглашение, то им отводится место на гостевых трибунах, а они очень
далеко от правительственной трибуны.
– Вот вы себя и выдали! – вскричал следователь. – Откуда у
вас такая подробная информация? Вы готовились к покушению, собирали информацию,
оплачивали ее…
«Ага, оплачивал. Из того мифического миллиона долларов», –
горько усмехнулся Русанов. Возразил спокойно:
– Я читал газеты. Если я ничего не путаю, накануне
прошлогоднего ноябрьского парада в центральной прессе была опубликована статья
о мерах, предпринятых для усиления безопасности членов правительства и
участников демонстраций. Странно, что вы не читали.
Следователь сделал вид, что не слышит, и знай гнул свое:
– У меня есть совершенно точные данные, которые
свидетельствуют: вы намерены были вклиниться в одну из праздничных первомайских
колонн по подложным документам, которые вам должны были обеспечить ваши
московские сообщники.
– Чушь какая! – воскликнул Русанов. – Нет у меня никаких
сообщников в Москве.
– А где есть? Только в Энске? Назовите их имена!
– Мне нечего вам сказать. Никаких сообщников у меня нет.
– Хорошо, мы еще вернемся к данному вопросу. А пока –
относительно демонстрации и покушения на товарища Сталина. Итак, у вас была
возможность оказаться в составе шеренги. Вот вы предательски идете по Красной
площади, проходите мимо Мавзолея Ленина и…
Следователь выжидательно умолк.
Русанов тоже молчал.
– Ну, сволочь… – прошипел следователь, делая такое движение,
словно собрался засучить рукава.
«Неужели будет бить? – подумал Русанов, уставившись на его
руки. – Неужели рассказы, что на допросах бьют смертным боем, правда?»
Но следователь продолжал сидеть, только брови хмурил вовсе
уж свирепо.
– Ну?! – В его голосе зазвучали грозные нотки.
– Что вам угодно? – устало спросил Русанов.
– Вы должны рассказать, что вы собирались сделать.
– Ну и что бы я мог сделать, интересно? – огрызнулся
Русанов, злясь даже не на него, а на себя – за приступ унизительного страха. –
Каким образом можно совершить покушение, идя по Красной площади? Из пистолета
стрелять? Как вы такое себе представляете? Во-первых, человека с пистолетом
немедленно обезоружили бы идущие рядом…
– Рядом должны были идти ваши сообщники, которые прикрыли бы
вас, – подсказал следователь. – Прикрыли и обеспечили возможность стрелять в
нашего вождя.
– Ах вот оно что! Но ведь дальнобойных пистолетов не
существует в природе. В любом случае на таком расстоянии даже снайпер
промахнулся бы, а я вообще стрелял только из дробовика по чиркам, да и то в
трех случаях из четырех мимо.
– Это притворство, – сообщил следователь. – Вы нарочно
скрывали свое умение. Кроме того, вы не собирались стрелять прямо из колонны,
вы планировали выбежать из нее, когда приблизились бы к Мавзолею.
– А оцепление? – почти выкрикнул Русанов. – А агенты
госбезопасности? А милиция? Да мне бы и шагу не дали шагнуть! О господи, да
хватит глупости выдумывать!
– «О господи»? – медленно повторил следователь. – При чем
тут Бог? Вы не в церкви, Русанов. И сейчас вам предстоит в этом убедиться.
Только сначала подпишите вот это.
– Что это? – спросил Русанов, не спеша протянуть руку и
взять исписанные мелким почерком листки.
– Ваше признание.
– Я ни в чем не признался. Мне не в чем признаваться. Я
ничего не подпишу.
