Врач дал ему две таблетки фестала для
облегчения пищеварения и уложил в изоляторе на чистые простыни. Сонный и
разнеженный Маркычев поцеловал врача в щеку, врач дернул щекой и сказал, что
медицина приветствует все виды половых отношений, вот только к гомосексуализму
лично он относится скептически. Посоветовал пока копить силы.
6. Ротозей — но наш!
Через час Маркычев, захлебываясь от усердия и
восторга, рассказывал свою одиссею консулу, особисту и секретарше, что потом и
исполнял готовно на бис по первой просьбе любого желающего.
Углубившись в лес за грибочками, Маркычев
безусловно заблудился. Спирт помогает ориентированию на местности только в
одном случае — когда в нем плавает картушка компаса. Влито же внутрь алкоголя
было изрядно. Мурлыча песню о рыжике, который будет соленый, Маркычев наполнил
корзину отменной закуской — брал только белые, подосиновики и подберезовики. Но
когда он вернулся к автобусу, на месте автобуса была сплошная чаща. Маркычев
припомнил справочник пионера-туриста, который учил, что у человека левая нога
длиннее правой, поэтому шаг левой на несколько сантиметров длиннее правого,
поэтому в лесу человек всегда забирает направо, поэтому надо забирать налево, и
тогда выйдет прямо. Он попытался измерить разницу в длине своих ног и пошел
налево. К сумеркам он понял, что преувеличил разницу своих ног и взял слишком
налево, и пошел направо. Хмель выветрился, ночь опустилась на глухой лес, и
Маркычев ужаснулся своего положения: завтрашний прогул, выговор, скандал! Он
разложил костерок, съел уцелевшие два бутерброда и без надежды покричал еще раз
помощь.
В ответ поухал филин. Справочник
пионера-туриста учил, что филин живет только в глухих, безлюдных местах.
Еще справочник учил определять путь по
звездам, но звезд не было, а наоборот — стало накрапывать. Справочник учил, что
мох на стволах деревьев растет с северной стороны. Это оказалось враньем,
потому что мох на деревьях или не рос вообще, или распределялся вокруг ствола
равномерно.
К рассвету Маркычев докурил сигареты, пнул в
кусты свою корзину и, твердо зная, что солнечная сторона в квартирах — южная,
идти днем на солнце, потому что Карелия севернее Ленинграда, а, значит,
Ленинград южнее Карелии — сообразил как единственно верный в его положении
маршрут.
К сожалению, день наступил пасмурный и солнце
не светило ниоткуда, а навигационные способности Маркычева ограничивались
тройкой в школе по географии, которую бессвязно преподавал горький
пьяница-учитель, больше напиравший на новостройки социализма, да отрывочными
сведениями из того туристского справочника, лживого, как вся пионерская
идеология. Вооруженный такой теорией для путешествий, Маркычев уже совершенно
не представлял, где он и куда ему податься. Больше всего он боялся нарваться на
пограничников и получить срок за попытку нелегального перехода границы — их
предупреждали, что запретная зона здесь недалеко.
Полдня он объедал лесной малинник, готовый
задушить медведя-конкурента, если тот появится, голыми руками. На третий день
съел сыроежку и о пограничниках стал уже мечтать. Мечтал о спасительном окрике:
«Стой! Кто идет?», мечтал об автомате, упертом между лопаток, о допросе в
теплом сухом помещении, об объедках с солдатской кухни, о решетке на окне и
спокойном сне под крышей на чистых нарах.
Потом он стал мечтать о лагере. Страх перед
пенитенциарной системой, по мере того как он дни и ночи волокся сквозь
буреломы, изводясь от голода, страха, сырости, комаров, сменился горячим
желанием сесть. Выявлялись очевидные преимущества: трехразовое питание,
спальное помещение, одежда-обувь по сезону, восьмичасовой рабочий день в
обществе других людей, и досрочный выход на свободу с чистой совестью за
примерное поведение. А может, еще и не посадят…
Он сбился со счета времени, часы стали от
дождевой влаги, спички давно кончились, он ел ягоды и сыроежки и шел, шел, шел.
Велика страна моя родная!
Маркычев измерил этот размах собственными
ногами, пока однажды не различил обостренным лесным слухом далекое тырканье
трактора. Он вскинулся и почти побежал!
На маленьком поле чего-то пахал колхозный
трактор!
— А-а-а! — закричал Маркычев и бросился к
нему, приветственно маша руками. — Друг! Дорогой! Здорово! Ура!!!
Здоровый белявый тракторист в чистом
комбинезоне посмотрел на него и сказал:
— Терве!
— Пожрать нет? — завопил Маркычев. —
Заблудился я!
— Антекси? — спросил тракторист сквозь треск
трактора.
«Слыхал я, — рассказывал Маркычев, — что в
этой Карело-Финской АССР местный народ, но чтоб они уж вообще по-русски ни
бельмеса…»
— Хавать! Шамать! Лопать! — приплясывал от
нетерпения Маркычев, зарычал и заклацал оскаленными зубами, показывая, значит,
чего он хочет.
Тракторист соскочил на землю и отошел на
несколько шагов, похлопывая по огромной ладони монтировкой.
— Ленинград! — убеждал Маркычев. — Инженер!
Русский! Кушать! Ам-ам!
— Русски, — повторил тракторист без особого
энтузиазма. — Ам-ам… Онко синулля водка?
— Водка! Поставлю, не сомневайся! Ящик
поставлю! — Маркычев изобразил руками, как ставит трактористу ящик водки, и как
вкусно будет ее пить.
Тракторист, оказавшийся очень молчаливым
парнем, привез его домой, и Маркычев поразился богатству и роскоши простого
карело-финского колхозника: дом — терем, в терему полна чаша, телевизор
японский и иномарка под окном. При виде еды рассудок его оставил.
Рассудок вернулся, когда наполнился желудок, и
жена хозяина стала говорить английские слова, а телевизор стал показывать не
наши программы, причем в цвете и со звуком, а наши вовсе не показывал. Тогда
его оставило сознание. Маркычев знал, что у переживших бедствие бывают
галлюцинации и миражи.
Он был в Финляндии.
И что ведь характерно: теперь ему тюрьма была
обеспечена, так он, гадюка, совсем не радовался. Он твердо знал, что финны,
славящиеся аккуратностью и законопослушанием, наших выдают обратно, а там поди
объясни, что через границу ты попер случайно… Полиция, КГБ, показательный суд,
Сибирь: прощай, жизнь…
Выходов было два: или добровольно сдаться
властям, или идти тем же путем домой. Был еще третий выход: вернуться в лес и
удавиться на первом суку.
