Матюги сотрясают воздух вновь, но уже тише. А
над рассветной Невой, над водной гладью, меж гранитных набережных и стен
пустого города, разносится непотребный звук с замечательной отчетливостью. И
эхо поигрывает, как на вокзале.
Адмирал вертит головой, и все вертят, не
понимая и желая выяснить, откуда же исходит это кощунственное безобразие.
И обращают внимание, что вниз по течению
медленно сплывает какое-то большое белое пятно. А в середине этого пятна иногда
появляется маленькая черная точка. И устанавливают такую закономерность, что
именно тогда, когда эта точка появляется, возникает очередной букет дикого
мата.
— Сигнальщик! — срывается с последней гайки в
истерику командир. — Вахтенный!!! Шлюпку! Катер! Определить! Утопить!!!
Шлепают катер, в него прыгает команда, мчатся
туда, а с мостика разглядывают в бинокли и обмениваются замечаниями, пари
держат.
Катер влетает в это пятно, оказывающееся белой
масляной краской. Из краски выныривает голова, разевает пасть и бешено
матерится. Булькает, и скрывается обратно.
При следующем появлении голову хватают и тянут.
И определяют, что голова принадлежит матросу с крейсера. Причем вытягивается из
воды матрос с большим трудом, потому что к ноге у него намертво привязано
ведро. Вот это ведро, естественно, тащило его течением на дно. А когда ему
удавалось на две секунды вынырнуть, он и вопил, требуя спасения в самых кратких
энергических выражениях.
Оказалось, что матрос сидел за бортом верхом
на лапе якоря и срочно докрашивал ее острие в белый цвет. И когда якорь отдали,
пошел и он. Забыли матроса предупредить, не до того! красить-то его послал один
начальник, а командовал отдачей якоря совсем другой. Ведро же ему надежным
узлом привязал за ногу боцман, чтоб, сволочь, не утопил казенное имущество ни
при каких обстоятельствах.
Командир, пред адмиральским ледяным
презрением, из-за такой ерунды обгадилась самая концовка блестящая такой
многотрудной операции — хрипом и рыком вздергивает на мостик боцмана:
— А тебе, — отмеряет, — твой матрос?! — десять
суток гауптвахты!!
Несчастный боцман тянется по стойке смирно и
не может удержаться от непроизвольного, этого извечного вопля:
— За что!.. товарищ командир!
На что следует ядовитый ответ:
— А за несоблюдение техники безопасности.
Потому что, согласно правилам техники безопасности, при работе за бортом матрос
должен быть быть к лапе якоря принайтовлен… надежно… шкер-ти-ком!
Лаокоон
На Петроградской стороне, между улицами
Красного Курсанта и Красной Конницы, есть маленькая площадь. Скорее даже сквер.
Кругом деревья и скамейки — наверное, сквер.
А в центре этого сквера стояла скульптура.
Лаокоон и двое его сыновей, удушаемые змеями. В натуральную величину, то есть
фигуры человеческого роста. Античный шедевр бессмертного Фидия — мраморная
копия работы знаменитого петербургского скульптора Паоло Трубецкого.
А рядом со сквером была школа. Средняя школа №
97. В ней учились школьники.
Ничего особенного в этом усмотреть нельзя. И
школ, и скверов, и статуй в Ленинграде хоть пруд пруди.
Однажды в школу назначили нового директора.
Директоров в Ленинграде тоже хоть пруд пруди. Большой город.
Новый директор, отставной замполит и серьезный
мужчина с партийно-педагогическим образованием, собрал учительский коллектив и
произнес речь по случаю вступления в должность. Доложил данные своей биографии,
указал на недочеты во внешнем виде личного состава — юбки недостаточно длинны,
волосы недостаточно коротки, брюки недостаточно широки, а курить в учительской
нельзя; план-конспекты уроков приказал за неделю представлять ему на
утверждение. Это, говорит, товарищи учителя, не школа, а, простите, бардак! Но
ничего, еще не все потеряно — вам повезло: теперь я у вас порядок наведу.
— А это, — спрашивает, — что такое? — И
указывает в окно.
Это, говорят, площадь. Вернее, сквер. А что?
Нет — а вот это? В центре?
А это, охотно объясняют ему, скульптура.
Лаокоон и двое его сыновей, удушаемые змеями. Древнегреческая мифология. Зевс
наслал двух морских змеев. Ваял великий Фидий. Мраморная копия знаменитого
скульптора Паоло Трубецкого.
— Вот именно, — говорит директор, — что ваял…
Трубецкой! Вы что — не отдаете себе отчета?
В чем?..
— А в том, простите, что это — школа!
Совместная притом. Здесь и девочки учатся. Девушки, к сожалению. Между прочим,
вместе с мальчиками. Подростками. К сожалению. В периоде… созревания… вы меня
понимаете. И чему же они могут совместно научиться перед такой статуей? Что они
постоянно видят на этой, с позволения сказать, скульптуре?
А что они видят?..
Вы что — идиоты, или притворяетесь? —
осведомляется директор. В армии я бы сказал вам, что они видят! Перед школой
стоят голые мужчины… во всех подробностях! здесь что — медосмотр? баня? а
девочки, значит, на переменах играют вокруг этого безобразия! Набираются,
значит… ума-разума!
Тут учитель рисования опять объясняет: это
древнегреческая статуя, Лаокоон и двое его сыновей, удушаемые змеями; мраморная
копия знаменитого скульптора Паоло Трубецкого. Произведение искусства.
Оказывает благотворное эстетическое воздействие. Шедевр, можно сказать,
мирового искусства.
Шедевр?! говорит директор. А вот скажите мне,
вы, очень образованный — что это вот там у них! вот там, вон! вот там! Змеи…
нет, не змеи. Змеи тут ни при чем!! Да-да, вы прекрасно понимаете, что я имею в
виду, сам мужчина!
Рисовальщик обращается за научной поддержкой к
учительнице истории. А директор ей:
— Вы сами сначала декольте подберите!.. или
вас тоже этот Трубецкой уже ваял?
Позвольте, разводят руками уже все учителя на
манер ансамбля танца Моисеева, это древнегреческая статуя, Лаокоон…
Мы с вами не в Древней Греции, кричит
директор, обозленный этим интеллигентским идиотизмом. Или вы не знаете, в какой
стране вы живете? Время перепутали? Или сегодня с утра по радио объявили
построение рабовладельческого строя?! Интересно, а что-нибудь о Моральном
кодексе строителя Коммунизма вы слышали? а ученикам своим говорили? А в ваши
обязанности входит их воспитывать как? — именно вот в указанном духе! А вы им —
что каждый день суете под нос? Может, вы еще голыми на уроки ходить придумаете?
