– Но, возможно, дату ее смерти следует считать иной? – предположил я.
– Это никак невозможно, – возразил Владимир категорическим тоном. – Она могла погибнуть только в день ледостава. И господин Зайдлер – мы пока не знаем, какие их связывали отношения, – прыгал за нею в ледяную воду именно тогда – в тот день, когда ее убили. Чтобы знать, где искать тело Луизы Вайсциммер, живое ли, мертвое ли, он непременно должен был оказаться свидетелем преступления. Что никак не означает, будто он видел преступника, – добавил Владимир. – Господин Рцы Земля мог издали усмотреть нечто, встревожившее его. Однако, прибежав на место преступления, он уже не застал там убийцы. Но успел увидеть, как преступник бросил в воду тело с привязанным грузом. Прыгнул в воду… Ну, далее мы все знаем, и о том я вам уже толковал. Кстати, вспомните: у лаишевского аптекаря он появился двадцать первого, аккурат накануне ледостава. Мы можем с большой уверенностью говорить о том, что, покинув Лаишев, он оказался в наших краях двадцать второго ноября и появился на месте преступления буквально через считанные мгновения после его свершения. К своему несчастью. А двадцать второго как раз Ушня и стала. – Владимир прекратил свое хождение по комнате, остановился напротив меня и сказал: – Нет, дорогой Николай Афанасьевич, фройляйн Вайсциммер была убита именно двадцать второго ноября минувшего года. Так что если какая дата и вызывает сомнения, то уж никак не дата смерти. Сомнения у меня вызывает дата ее выезда из Бутырок. Вот тут у нас нет никаких подтверждений тому, что вы узнали.
– Что вы имеете в виду? – Я был изрядно смущен уверенным тоном собеседника. – Как это – нет подтверждений? Ведь Петр Николаевич Феофанов со всей определенностью сказал: гостья пробыла в Бутырках всего один день, после чего уехала оттуда так же, как перед тем – из Починка.
– Ну, прежде всего, – сказал Владимир, – господин Феофанов сам не был свидетелем ее отъезда. Он говорил со слов господина Петракова, управляющего бутырским имением. Вы же сами о том сказали, ведь так?
– Так, – вынужден был согласиться я. – Но он же и предположил, что барышня Вайсциммер могла доехать до Казани, а уж позже вернуться еще раз. И вот тут, при втором ее приезде, несчастная Луиза и оказалась на мушке у убийцы.
– Что ж она не появилась у графа? – Владимир скептически хмыкнул. – В таком ее поведении еще большая странность, разве нет?
– Не знаю, – ответил я со вздохом. – Может быть, ее не пустили к графу. Ему в те дни совсем уж худо стало. Главноуправляющий говорит – очень сильно Алексей Петрович горячился. Письмо от сына привело его в такое расстройство, что граф своего отпрыска чуть наследства не лишил. На управляющих своих незадолго до того осерчал, даже ревизора грозил прислать. Известное дело, он вообще был человеком горячим. И в молодости пылом отличался, и к старости ничуть не остыл. Так что Алексею Петровичу могло сделаться столь худо, что гостью к нему просто не пустили. Может, потому она и решила вернуться. Не так?
– Не так, – ответил Владимир. – Я вам напоминаю: шестнадцать дней. Где же она была эти шестнадцать дней? В Казани? В гостинице? И ни разу не дала о себе знать? Даже если предположить, что она могла быть на похоронах. Остаются еще одиннадцать дней! Где она обреталась и чем занималась? И где был господин Роберт Зайдлер – несчастный наш музыкант Рцы Земля?
– Да… Ну, а вот такое объяснение, – предположил я. – Убили ее вовсе не там, где мы ее отыскали. Убили в другом месте и в другое время, а уж потом привезли и бросили там, где ее нашли – сперва этот самый господин Рцы Земля, а уж потом мы.
Владимир отрицательно качнул головой.
– Шубка, – коротко ответил он. – Шубка, второпях брошенная убийцей на месте преступления.
– Тогда не знаю. – Я развел руками. – Сдаюсь. Нет у меня объяснений, Володя. Но скажите мне, ради Бога, какой резон Артемию Васильевичу лгать?
– Ну, мало ли резонов для лжи, – неопределенно ответил Владимир.
– Володя, – воскликнул я запальчиво, – не забывайте: Артемий Васильевич – мой старый друг! Обвиняя его во лжи, вы, по сути, объявляете его убийцею!
– Полно, Николай Афанасьевич! Никого я ни в чем не обвиняю, что вы, ей-богу… – Владимир досадливо поморщился. – Вот только объясните мне, где скрывалась наша австрийская барышня в течение то ли одиннадцати, то ли шестнадцати, а возможно, и всех семнадцати дней, да так, что ни одна живая душа о том ничего не знает.
Я ничего не ответил.
– То-то и оно, – сказал Владимир. – Ничего я не утверждаю наверное и никого не обвиняю. Но пока мы не узнаем, где, с кем и почему скрывалась Луиза Вайсциммер с того момента, когда она, по словам господина Петракова, оставила Бутырки, и до той печальной секунды, когда какой-то злодей всадил ей в грудь заряд гвоздей, мы не сможем назвать убийцу.
Ульянов еще не закончил говорить, а я вдруг понял, что имею ответ на этот вопрос. Вот только ответ этот никак не принесет пользы моему другу Артемию Васильевичу Петракову, ибо способен не только усилить подозрения против него, но превратить их из догадки почти в уверенность.
– Боже мой… – простонал я, бессильно опускаясь в кресло. – Боже мой, Володя… Но это ужасно!.. Это невозможно!..
Владимир склонился надо мною, пристально заглядывая в глаза.
– Что? – спросил он тихо, но требовательно. – Что ужасно? Что невозможно?
Я не ответил. С невероятной четкостью, словно заново услышав их наяву, вспомнил я вдруг веселые разговоры Артемия Васильевича об очередном его амурном успехе – о новом его романе. И вел он разговоры эти аккурат в то время, когда барышня Вайсциммер находилась неведомо где. Оживив в памяти эти его рассказы, я немедленно утвердился в мысли, что имелась в виду несчастная Луиза, находившаяся у него в гостях, а вовсе не уехавшая сразу после появления в Казань. Все сходилось: и время, и даже то, что намекал он на приданое. Приданое было знатным – как-никак поместье, которым Петраков до того просто управлял, могло перейти в его полное владение. Помнится, Артемий Васильевич говорил и о том, что невеста (он ее уже так называл) уехала ненадолго и вскорости вернется… А еще я припомнил его слова, сказанные в тот несчастный день, когда в Ушне обнаружились тела погибших. Молвил он тогда – и как раз в ответ на мой вопрос о невесте: «Что есть женское постоянство, дорогой Николай Афанасьевич? Пустой звук! Уехала, обещала написать. Вот уж два месяца – ни слуху ни духу…»
– Володя, – сказал я расстроенно, – все эти дни несчастная жила в бутырской усадьбе, в гостях у Артемия Васильевича Петракова. Полагаю, он просто испугался признаться в том. Но он – не убийца. Два месяца ждал ее друг мой бедный, а она уж давным-давно лежала на дне замерзшей реки…
И я рассказал молодому Ульянову о том, что вспомнил, – вплоть до последних слов Артемия о женском непостоянстве, произнесенных совсем незадолго до нахождения в Ушне тела Луизы Вайсциммер.
– Я вполне уверен, – завершил я свой рассказ, – что барышня Вайсциммер и есть та пассия Артемия Васильевича, о которой он мне рассказывал. Уехала она, я так думаю, накануне ледостава. А что не отозвалась потом – так господин Петраков отнес это к ветрености женской натуры. Вот вам и разгадка.
