Покончив с домашними делами, Егор отправился на конюшню.
Фёдор, голова которого была замотана белой льняной тряпкой, хмуро расчёсывал гриву каурому голенастому жеребцу.
— Как здоровье драгоценное? — вежливо поинтересовался Егор.
— Да пошёл ты! — отмахнулся Федька. Егор тяжело вздохнул:
— Да не обижайся ты, чудак, право! Ну, получилось так. Бывает. Скажи лучше, как Карий нынче?
— Сам что ли не видишь? — кивнул Фёдор головой на каурого коня. — Хорошо всё. Его, что ль, седлать велено?
— Его самого.
— Вот и седлай, раз велено! — Конюх в сердцах сплюнул себе под ноги и отошёл в сторону, бормоча себе под нос неразборчивые ругательства.
Егор подошёл к жеребцу. Тот недоверчиво покосился на человека злым лиловым глазом, испуганно заржал, гневно всхрапнул, сильно ударил несколько раз подкованными копытами задних ног по доскам стойла.
«Распознал, гад такой, подмену! — понял Егор. — Это человека можно обмануть, а с животными — оно гораздо сложней будет…»
А время поджимало, следовало поторопиться, пока господин Лефорт не разгневался по-настоящему.
— Федь! — позвал Егор. — Запряги вместо меня. А то руки дрожат после вчерашнего, перепил малость…
— Да пошёл ты! — Лексикон конюха разнообразием не отличался.
— Не кочевряжься ты, дурик. Я тебе алтын заплачу. Мало? Хорошо, два.
— Сказал нет, значит — нет!
Оттолкнувшись от горизонтальной перекладины, Егор ловко перепрыгнул на другую сторону — относительно конского стойла, одним широким прыжком преодолел расстояние, отделяющее его от упрямца.
— Ты что удумал, злыдень? — Федька неуверенно потянулся за вилами, прислонёнными к досчатой стене.
Егор несильно ткнул указательным пальцем конюху в солнечное сплетение. Мужик громко охнул и сложился напополам.
— Запрягай, Федя! Седлай, родной! — ласково попросил Егор. — Я очень не люблю дважды повторять свои скромные просьбы…
Взяв запряжённого и осёдланного коня под уздцы, Егор обернулся к конюху, бросил ему под ноги два медяка.
— Заработал — получи! Я хоть и строгий, но — справедливый!
Он несильно постучал костяшками пальцев в оконное стекло.
— Господин Лефорт, ваш благородный Буцефал подан! Ехать извольте!
Через несколько минут на крыльце появился Франц Лефорт — весь из себя напудренный и напомаженный, в нарядном камзоле, украшенном пышными лиловыми и сиреневыми кружевами, в кудрявом длинном парике благородного пепельного цвета — с отдельными платиновыми прядками.
— Герр Франц, вы — само совершенство! — льстиво заверил хозяина Егор.
— Благодарю, Александр, благодарю! — довольно улыбнулся Лефорт. — Кстати, мой друг, откуда тебе известно про коня Буцефала?
— Бродячий старец третьего дня рассказывал на Варварке, — не моргнув глазом, браво соврал Егор, а про себя подумал: «Осторожней надо быть, не стоит козырять своими знаниями. Ведь Алексашка Меньшиков — юноша пока неграмотный, дремучий…»
Неловко забравшись на жеребца, Франц Лефорт внимательно посмотрел на Егора.
— Если зубы перестали болеть — поешь обязательно. У Лукерьи на кухне сегодня зайчатина и рябчики. Очень вкусно. К полудню сходишь к фройляйн Анхен Монс, она даст тебе одно небольшое поручение, — многозначительно и весело подмигнул. — Она всё расскажет, что надо сделать. А нынче вечером у нас гость, сам русский царь Пётр. Готовься, будешь много плясать, петь песни.
Смотри, не напейся раньше времени! О, я смотрю, мои старые сапоги налезли на твои огромные ноги. А ты всё говорил: «Малы, мол, малы!»
— Это я просто с вечера не пил жидкости, вот опухоль и сошла с ног, сапоги и пришлись впору…
— Ха-ха-ха! — трескуче рассмеялся Лефорт. — Какая смешная шутка. Браво! Два литра Мозельского — это называется — «ничего не пил с вечера»! Ха-ха-ха!
Закрыв за Лефортом ворота, Егор отправился на поиски кухни, — в животе уже громко и противно урчало.
Приоткрыв входную дверь, он уверенно вошёл внутрь коттеджа, принюхался: съестным пахло из правого крыла. Короткий коридор упёрся в запертую тёмную дверь, Егор подёргал за ручку, нетерпеливо постучал.
— Кто там? — спросил за дверью высокий женский голос. — Ты что ли, Алексашка?
— Я, конечно, кто же ещё, открывай!
— Не открою, ты опять будешь приставать, охальник! — непреклонно и чуть дразняще сообщила женщина.
«Вы, мон шер, судя по всему, слывёте здесь записным кобелём, большим любителем женского пола!» — глумливо шепнул внутренний голос.
— Открывай, Луша, открывай! Не буду я приставать к тебе! — пообещал Егор. — Поем и пойду к фройляйн Анхен.
— К Монсихе, что ли?
— К ней самой. Так что открывай, не трону! Клянусь всеми Святыми Угодниками!
Только минут через шесть-семь, после усердных уговоров и страшных клятв, дверь широко распахнулась, пропуская Егора на кухню. Узкая и длинная дровяная плита, широкий стол, стеллажи, заставленные жестяными банками, глиняными горшками, берестяными корзинками, холщовыми и льняными мешками и мешочками.
Он сел на низкую деревянную скамью. Лукерья — полная женщина лет тридцати пяти, с добрым конопатым лицом, поставила на стол перед ним две круглые глиняные миски: первая была до самых краёв заполнена жирным сметанным соусом, в котором плавали большие куски тёмного мяса, во второй находились жареные птичьи ножки и крылышки. Рядом с мисками стряпуха положила большую деревянную ложку и серебряную двузубую вилку, придвинула дощечку с крупно нарезанными кусками серого хлеба — с ярко выраженным запахом отрубей.
Егор, никуда не торопясь, ел, раздумывая о всяком разном, в первую очередь — о предстоящем вечере. Зайчатина и рябчики были недурны, Лефорт не обманул.
— А попить дашь что? — спросил у поварихи.
— Квасу хочешь? А то господин Франц не велели тебе давать хмельного…
— Можно и кваса. Почему нет?
— Ладно, — непонятно вздохнула Лукерья, — так и быть, нацежу наливки, Бог с тобой…
Она подошла к большому дубовому бочонку, стоявшему на толстенном берёзовом полене, открыла краник, наполнила на три четверти высокую оловянную кружку, поставила её рядом с хлебной дощечкой, посмотрела на Егора — странно так, тревожно.
— Выпей, что ли! Странный ты какой-то сегодня, на себя не похожий. Всё молчишь, не пристаёшь, не щиплешься… Заболел никак?
Егор молча пожал плечами, отпил из кружки. Напиток оказался классической вишнёвой наливкой — очень ароматной, лёгкой, десять-двенадцать алкогольных градусов.
— Знаешь что, — смущённо проговорила Лукерья, глядя на Егора глазами верной дворовой собаки. — Ты приходи ночью, когда закончится эта пирушка. Я тебе, так и быть уж, открою дверь…
