На вершине неофициального топ-листа следователей по преступлениям, связанным с насилием, находятся те, у которых нет ни одного «глухаря». И это при том, что каждый понимает — тут дело не только в профессионализме, но и в везении. Иногда кажется, что на долю некоторых выпадают все самые трудные преступления. Стенман прочитала мои мысли и сказала:
— Расследование уже перешло административные границы. Мы можем попросить помощи в управлении криминальной полиции.
— Пока нет такой необходимости. Расследование продвигается.
— Это совершенно необычное дело. Помощь не помешала бы.
Почему-то предложение Стенман меня обеспокоило, хоть я и знал, что это не проявление недоверия. Она заметила мое смятение и добавила:
— Уверена, что дело этим не ограничится, а у нас уже пять трупов.
— Последний покойник все-таки отличается от остальных. Это наверняка случайность.
— Я тоже так думаю, но зажигательная бомба не была случайностью. Обычные преступники не используют таких бомб.
— Я и не говорю, что в данном случае мы имеем дело с обычным криминалом.
— Тогда с чем?
Я промолчал, да Стенман и не ждала ответа. За оставшийся путь мы обменялись лишь несколькими словами. Наверное, оба думали над ответом на повисший в воздухе вопрос.
Глава 10
Брат и Зильберштейн сидели в уголке за столиком в отеле «Пасила». Перед ними стояли чашки с кофе. Оба были мрачны, несмотря на мое предупреждение, что я опоздаю минут на пятнадцать, не меньше. Опоздал я на двадцать минут.
Я заказал кофе и себе.
Рауль Зильберштейн был председателем еврейской общины Хельсинки, и обычно именно он брал на себя освещение в средствах массовой информации всех вопросов, связанных с иудаизмом и евреями, касались ли эти вопросы палестино-израильских отношений, обрезания, умерщвления жертвенных животных или сектантства. Зильберштейн был умен, но несколько скучен. Во всяком случае, я не могу представить себе ничего, что могло бы его рассмешить.
Эли взглянул на часы и посмотрел на меня критически.
— Если вы спешите, можем встретиться в более удобное время, — сказал я. — У меня тоже есть чем заняться.
Зильберштейн махнул рукой. Он был худым, нос с горбинкой, на голове густые темные волосы. По слухам, Зильберштейн их красил. На нем были серый костюм и темно-синий галстук. На спинке стула висела темно-синяя поплиновая куртка. Зильберштейн сидел, наклонившись вперед, и казалось, что он к кому-то подкрадывается.
— Когда дело важное, то приходится находить время.
Мне принесли кофе. Я вопросительно посмотрел на Эли. Он, в свою очередь, перевел взгляд на Зильберштейна, который, похоже, взял на себя главную роль в предстоящем разговоре.
— Ты расследуешь дело, в котором убито уже четверо иностранцев, по-видимому арабов, так ведь? Не мог бы ты рассказать нам, в чем там дело?
— Если вы читаете газеты и смотрите новости, то и сами знаете.
— Ты понимаешь, что я имею в виду. Нас интересует то, о чем в новостях не рассказывают.
— То, о чем не рассказывают в новостях, не предназначено для того, чтобы об этом рассказывать.
— Не относись к нам предвзято, — сказал Зильберштейн, холодно глядя на меня.
Я ответил ему долгим взглядом, и это у меня получилось неплохо. Я напомнил, что как полицейский связан обязательством о неразглашении.
— Ты ведь знаешь, что мы не из любопытства спрашиваем.
Тон, взятый Зильберштейном, заставил меня занять жесткую позицию.
— Мне безразлично, почему вы спрашиваете. Я не могу сообщать сведения о расследовании преступления посторонним лицам. Если не веришь, спроси у сидящего рядом с тобой адвоката. Он знает, что означает обязанность неразглашения информации.
Эли помрачнел. Он боялся быть опозоренным младшим братом перед лицом уважаемого в общине человека.
— Ари, не создавай нам лишних сложностей.
Настала моя очередь посмотреть на часы.
— Если у вас ко мне дело, давайте перейдем к нему. Я расследую убийство, и у меня нет лишнего времени.
Зильберштейн вертел в руках часы — золотые и похожие на те, которые обычно получает в подарок прилежный работник, отдавший своей фирме тридцать лет жизни, или на юбилей.
— Мы не посторонние. Мы пришли к тебе как евреи, которые хотели бы защитить от насилия свой многострадальный народ и членов нашей общины — в том числе и твоих родственников, друзей и знакомых.
— Я хочу защитить от насилия всех людей.
— Но ведь ты тоже еврей, ты не можешь так вот увиливать. Помогая нам, ты помогаешь и своему народу.
— Это правда, я еврей, поэтому и не покупаю свинью в мешке.
Зильберштейн посмотрел на Эли. Тот покраснел еще больше. Лицо его исказилось.
— Я не могу поверить, что твой брат задумал шутить с такими серьезными вещами, — сказал Зильберштейн. — Я знал твоего отца, твою мать. Твой дядя — мой хороший друг, и я был на твоей бар-мицве. Как ты можешь так обращаться со мной?
Эли схватил меня за предплечье и сильно сжал:
— Ари, речь идет об очень серьезных вещах.
— То есть я должен совершить должностное преступление, даже не зная, ради чего я это делаю? Сделка представляется мне неразумной.
Зильберштейн наставил на меня указательный палец с перстнем из черного камня:
— Не верю своим ушам! Ты не доверяешь председателю своей общины и старшему брату, магистру права?
— Я повторю вопрос. Или вы мне не доверяете?
Зильберштейн сжал кулаки. Будь я мальчишкой, он вцепился бы мне в загривок или надрал уши.
— Если у вас есть какая-то информация, которую мне, как полицейскому и руководителю расследования, следует знать, то расскажите, — сказал я. — В противном случае…
Эли взглянул на Зильберштейна. Я допил кофе и встал:
— Рад был повидаться.
Я успел сделать пару шагов, когда Эли остановил меня криком:
— Ари, постой!
Я вернулся и сел на то же место.
По выражению лица Зильберштейна читалось, что он мне больше не друг независимо от того, был он на моей бар-мицве или нет.
— То, что я скажу, должно остаться между нами. Твой брат и я несем ответственность за безопасность общины.
Поэтому мы хотим знать, было ли в ходе расследования выявлено, что насилие совершено против общины или синагоги.
Эли и удивил, и развеселил меня. Он был последним в числе тех, кого я мог представить себе мечом и щитом общины. Эли с его чувствительностью и паническим страхом перед любым физическим насилием! Удивлен же я был тем, что Зильберштейн раскрыл мне существование в общине некоего подразделения, отвечающего за безопасность. Слухи об этом ходили уже многие годы, но никто их ни разу не подтвердил. Официально же за безопасность общины ответственность несли полиция и СУПО.
