А можно сбежать к сестре в Аргентину и спрятаться там навсегда. Но они потеряли связь еще лет десять назад. Розмари и Регина эмигрировали в Швецию с родителями, когда им было семь и двенадцать лет, через четыре года после войны. К добру или не к добру, семья покинула разбомбленный Гамбург и поселилась в Швеции. Сначала в Мальмё, потом севернее, в Векшё, потом еще севернее, в Эребру. Регине Швеция по душе не пришлась, она уехала, когда ей не было еще и восемнадцати. Приехала только на похороны матери Бербель в 1980 году, а хоронить отца Генриха, ушедшего через два года, уже не явилась.
Сестра уже много лет жила в Буэнос-Айресе, посылала рождественские открытки. С днем рождения не поздравляла. Только с Рождеством.
Буэнос-Айрес… Есть ли на земле место дальше отсюда, чем Буэнос-Айрес? Есть ли на земле убежище надежнее, чем Буэнос-Айрес?
Ей пришло в голову, что она ступила на тропу, которую Карл-Эрик уже проложил в красной испанской пустыне, и проворчала что-то оскорбительное в свой адрес.
Забавно — она не сразу сообразила, что начала ворчать по-немецки. Это потому, что я вспомнила семью, решила Розмари. Она никогда не проходила специальных курсов преподавания немецкого; собственно, все получилось случайно: Карл-Эрик предложил ей попробовать себя в этом деле, когда в середине восьмидесятых освободилось место и администрации не удалось найти педагога с необходимой формальной подготовкой. Господи, какая формальная подготовка, эта вечная шведская приверженность правилам и параграфам… Это же мой родной язык!
И у нее получилось. Но и эта тропинка оборвалась три дня назад. О чем это она думала только что? Что-то важное или так, ерунда?..
Вошел Карл-Эрик и оглядел кухню хозяйским взглядом.
— Выглядит неплохо, — похвалил он. — А где ты поставишь «Пильзнер»?
— На разделочном столе. Но ведь пиво, я думаю, должно быть холодным? Придет время — поставлю.
— Само собой, само собой. Я просто спросил, где оно будет стоять.
— Спросил, — пробормотала Розмари. — Спросил и спросил.
— Вот именно! — бодро подтвердил муж, крепкий еще мужчина в возрасте шестидесяти четырех лет и трехсот шестидесяти четырех дней. — Вот именно! Спросил и спросил.
Раньше всех объявилась Эбба со своим «торговым» мужем и сыновьями. Розмари вдруг почувствовала неловкость: обычный приветственный ритуал с объятиями и поцелуями показался ей нелепым. Мальчики уже так выросли, Хенрик совсем мужчина… Но, пообнимавшись с Эббой и с Кристофером, который, похоже, смутился еще больше, чем она сама, пришлось потискать и Хенрика, и Лейфа. Хенрик перерос отца. Метр девяносто, не меньше… она их не видела… сколько уже? Полгода. Не меньше. Носом и глазами Хенрик похож на Эббу, а еще больше — на Карла-Эрика. У Розмари даже слегка закружилась голова — настолько Хенрик напомнил ей парня на школьном танцевальном вечере в Карро полвека назад. Ремейк Карла-Эрика Германссона. Мысль испугала ее — только не это. Но, слава Создателю, углубляться в грустные параллели времени не было. Карл-Эрик Первый стоял на пороге гостиной — никаких объятий; крепкие, достойные мужские рукопожатия. Оценивающий, как показалось Розмари, взгляд, тем более неприятный; что для того чтобы рассмотреть того или иного члена семьи Грундт-Германссон, ему приходилось подходить поближе и вглядываться — Карл-Эрик из тщеславия надевал очки только для чтения. Ненатуральная улыбка только усиливала неприятное чувство. Когда дошла очередь до Кристофера, Розмари почти физически ощутила, с каким трудом дед удержался от замечания вроде «не сутулься, мальчик», но, слава богу, все же удержался. Педагог в его душе отвлекся на что-то другое.
— Дело, значит, вот какое, — бодро сказал Лейф. — Подарки и все такое прочее, я думаю, надо отнести на верхнюю палубу. Добрались все-таки. Семьсот километров, скажу я вам, — это семьсот километров, как написано в Коране.
— Дорога скользкая? — спросил Карл-Эрик.
— Да нет…
— Движение большое? — пришла очередь Розмари задать обязательный вопрос.
— По-разному.
— Думаю, в приемном покое хирургам поспать не дадут.
— Главное — правильно делегировать полномочия, — сказала Эбба.
— Лучше не скажешь, — поддержал ее Лейф. — Я, например, за последнюю неделю делегировал четыре тонны свиных задниц.
— Свиных задниц? — переспросила Розмари: она почувствовала, что для продолжения шутки Лейфу нужна эта реплика.
— Рождественской ветчины. — Лейф расплылся в довольной улыбке.
— Прошу извинить, мне надо в туалет, — прошептал Кристофер.
— Еще бы! — Розмари почувствовала облегчение. — Значит, так: все наверх, вы же знаете, где ваша комната. Все как всегда. Надеюсь, Хенрик не вырос из кровати.
— Нет проблем, — приветливо улыбнулся Хенрик. — У меня все гнется — и тут, и там.
По крайней мере один человек рассмеялся этой шутке от всего сердца — Карл-Эрик Германссон.
Кристина и сопровождающие ее лица прибыли десятью минутами позже. Малыш Кельвин немедленно вцепился в мамину ногу и уткнулся в нее носом. На Кристине было новое, очень столичное желтое кашемировое пальто, но выглядела она уставшей. Розмари сделала пометку в памяти: надо бы посоветовать дочери сделать анализ крови, нет ли у нее анемии, хотя знала, что такой разговор вряд ли состоится. Доверительные разговоры с Кристиной прекратились давным-давно, дочери было лет двенадцать, не больше. К тому же… — Розмари попыталась разобраться в своих ощущениях — к тому же, может быть, это вовсе и не усталость. И даже, скорее всего, не усталость. На лице у дочери была написана скука, откровенная, болезненная, с трудом переносимая скука. Связано ли это исключительно с принудительным посещением родительского дома? Или корни лежат еще глубже?..
Якоб Вильниус, как опытный шармёр, приехал в длинной шерстяной накидке до пола — таких в Чимлинге еще не видывали. Он приготовил для новообращенных пенсионеров особый подарок. Несколько раз подчеркнув, что это еще не настоящий подарок, настоящий подарок они вручат завтра, в торжественной обстановке, а это так, otium post negotium,
[22]
ха-ха, односолодовый виски, «Лафрог», собственно говоря…. Разлит в дубовые бочки сразу после Рождества Христова. Каждая капля — на вес золота, при умеренном потреблении на полгода хватит… а нальешь лишний сантиметр — и в полет, ха-ха.
Чтобы показать гостю, как высоко ценит он столичные прихоти, Карл-Эрик тут же откупорил драгоценную бутылку и предложил попробовать всем, кроме внуков, разумеется. Да их в поле зрения и не было — братья Грундт устраивались в своей комнате, а малыш Кельвин забрался под стол и внимательно изучал свой большой палец. Все сделали по небольшому глотку и замерли, восхищаясь характерным запахом высокогорного шотландского торфяного дыма, кроме Розмари, она тут же оправдалась: ничего не смыслю в виски.
