— Слушаю со все возрастающим вниманием.
— Нет-нет, никакой связи с исчезновением не просматривается. Последнюю эсэмэску он получил в двадцать два тридцать пять во вторник вечером и через десять минут отправил сообщение по тому же номеру. Вообще за все дни, включая Рождество, он получил семь штук эсэмэсок, но ответов не посылал. К сожалению, текстов нет, они сохраняются только семьдесят два часа, но все равно…
— Понимаю, — сказал Гуннар Барбаротти. По спине побежали мурашки. Со слов Молльберга нетрудно было представить себе картину, и картина эта была довольно мрачной.
— С того же номера?
— Пять из них с того же.
— И это тот же номер, что…
— Да. Если взять последнюю неделю, то есть с семнадцатого по двадцать четвертое, этот абонент послал двадцать четыре эсэмэски, Хенрик ответил на четырнадцать.
— И?
— А ты сам как думаешь?
— Карточка. Телефон с карточкой. Владелец неизвестен.
— А вот и нет. У меня есть фамилия абонента.
— Потрясающе! Давай скорее, или ты хочешь, чтобы я тебя сначала поцеловал? Тогда придется ждать до послезавтра.
Шутка получилось глуповатой, но Молльберг не обратил внимания.
— Йенс Линдеваль. Проживает по адресу Престгордсгатан, пять, в Упсале. Так что если будешь проходить мимо…
— Это черт знает… подожди, повтори еще раз, я запишу.
— Я тебе сейчас пришлю эсэмэску. Так что и телефон узнаешь. Пока!
Молльберг нажал кнопку отбоя.
— Это черт знает что такое! — мысленно закончил фразу Гуннар Барбаротти. Иногда и так бывает, не надо об этом забывать. Иногда пасьянсы сходятся.
Через минуту он получил эсэмэску со всеми данными Йенса Линдеваля. Еще минут пять размышлял, как действовать дальше. Сначала взвесил, не посоветоваться ли с Эвой Бакман, но потом сообразил, что прекрасно знает, что она ему посоветует.
И тут же понял, что должен последовать этому совету.
Шесть сигналов. Потом седьмой, тоном пониже, после чего включился автоответчик.
— Привет. Вы позвонили Йенсу. Я уехал на Борнео и оставил телефон в ящике стола. Приеду двенадцатого января. Желаю веселого Рождества и счастливого Нового года. Если хотите пожелать мне того же, дождитесь сигнала. Всего доброго!
Нет уж, дружок, не дождешься, подумал Барбаротти, нажимая кнопку отбоя. Лучше возвращайся поскорее, пока я не натравил на тебя тамошних полицейских, а с ними шутки плохи!
И кто это там вообразил пять минут назад, что пасьянс сошелся?
Он задернул шторы и пожалел, что дал обещание до Нового года не обращаться к Богу с пожеланиями. Осталось три дня.
Гуннар Барбаротти лег в постель, закрыл глаза и тут же увидел аппетитную грудку Линды Маркович. Нет, так нельзя, подумал он. Неужели моя сексуальная жизнь сводится к трехсекундному подглядыванию за небрежно одетой студенткой?
И Бог продолжает утверждать, что Он существует?
Часть ІІ
Январь
Глава 22
Гуннар Барбаротти терпеть не мог летать.
Больше всего он ненавидел чартеры. На втором месте были внутренние рейсы. Хотя внутренние иногда еще хуже, чем чартерные. Если ты покупаешь билет до Фуентевентуры, то рано или поздно попадешь именно в Фуентевентуру. А внутренний рейс может приземлиться вообще где угодно. В зависимости от обстоятельств.
Как, например, сегодня. Он выехал из дому ни свет ни заря, сел на самолет в Ландветтере
[51]
и приземлился в Арланде в девять часов утра, с пятнадцатиминутным опозданием. Пришлось перезаказать билет, потому что рейс, на который он рассчитывал, уже улетел. В конце концов в четверть второго он оказался в аэропорту Эстерсунда, потому что в аэропорту Мидланда, между Сундсвалем и Хернесандом, стоял туман.
Он сидел у иллюминатора — во всем королевстве сияло солнце, за исключением этой несчастной посадочной полосы в Мидланде, которую боги погоды, как назло, укрыли именно в этот день густым, как манная каша, туманом. Ну кто так выбирает место для аэродрома!
Впрочем, он не просил Бога об удачной посадке, так что никаких очков ни в ту, ни в другую сторону не прибавилось.
Из Эстерсунда в Сундсваль пришлось ехать два с половиной часа автобусом, и, когда он вышел на площадь у автовокзала, расположенную, по местному поверью, в самом центре Швеции, было уже четыре. То есть по сравнению с расчетным временем он опоздал на четыре часа и пятьдесят пять минут.
Ну ладно, для разговора с Кристофером Грундтом у него есть не менее часа. Но и не более — тогда он опоздает на последний самолет в Стокгольм.
В общем, можно пока не вставать на тропу войны и не писать гневные письма в газеты — на другой стороне площади, у магазина «Seven-Eleven» стоял юный господин Грундт. Точно как договорились — он позвонил Кристоферу из Эстерсунда и перенес время с учетом опоздания. Кристофер нервно переминался с ноги на ногу, и у Барбаротти впервые за все время появилось чувство, что что-то в деле «Сизифов труд», как его окрестила Эва Бакман, может сдвинуться с мертвой точки. Не прорыв, нет. Даже не надежда на быстрое раскрытие — об этом и мечтать нельзя, — нет, хорошо бы хоть маленький шажок в направлении, которое постепенно, с оговорками, можно будет признать правильным.
Пусть появится маленькая дырочка, в которую можно будет заглянуть хотя бы одним глазком.
Он точно не знал, сколько рабочих дней и часов они потратили на эту историю, зато знал совершенно точно, что никакого результата эти часы не принесли. По-прежнему было совершенно непонятно, почему Роберт Германссон и Хенрик Грундт вопреки хорошему вкусу и здравому смыслу позволили себе исчезнуть из дома на Альведерсгатан, 4, в Чимлинге с интервалом в одни сутки. Прошло уже три недели. Гуннар Барбаротти и его коллеги слишком хорошо знали старое полицейское правило: если преступление не раскрыто в первые дни, оно, скорее всего, и не будет раскрыто.
В том, что за событиями на Альведерсгатан скрывается преступление, уже никто не сомневался. Ни Барбаротти, ни Бакман, ни Молльберг — именно этой троице было поручено расследование, именно они принимали совместные решения, именно они забрасывали удочки и раз за разом вынимали пустые крючки — и именно их, чохом и по одному, вызывал на ковер комиссар Асунандер.
Слезящиеся глаза комиссара постепенно утратили свойственное им дружелюбное выражение, особенно после Нового года. Если толковать этот взгляд без прикрас, то он означал, что в менее цивилизованном обществе комиссар, не задумываясь, кинул бы всю троицу на съедение волкам и призвал бы на их место не таких безмозглых сотрудников. Предложил бы сам что-нибудь, ворчала Бакман. У самого ни одной конструктивной идеи. Мог бы для разнообразия и придумать что-то… кабинетный паяц.
