— А кто остался с детьми? Муж?
— Муж… Посчитали, что он в состоянии справиться с воспитанием. Это он-то! Не знаю… потом была еще куча неприятностей, хотя, думаю, все же не из-за него, а из-за Джейн.
— А до вас доходили какие-то сведения? — спросила Эва.
— Нет… почти ничего. Я все узнавала от матери… источник не особенно надежный. Слышала, что Гермунд с детьми уехал за границу… да, это было года два назад. Джейн, по-моему, так и не удалось узнать, где они осели. Она все время переезжала из одной больницы в другую. Но с год назад ей якобы стало лучше. Нет, она, конечно, оставалась на больничном, но жила дома — посчитали, что… как это они называют — ремиссия?.. да, посчитали, что ремиссия достаточно стойкая. Я ничего этого не знала…
Линда закрыла руками лицо, словно бы это она была виновата в том, что случилось, словно бы именно ее, а не чья-то, преступная халатность привела к катастрофе.
— Когда вы виделись последний раз?
— Больше года… после этого только по телефону говорили. Один раз. По-моему, в марте…
— О чем?
— Она хотела занять деньги. Я отказала, и она повесила трубку.
— Когда вы узнали о ее смерти?
— В тот же день. Мне позвонили из больницы в Осло. Наверное, нашли у нее мой номер.
— Двадцать пятого июля?
— Да. Мы только что вернулись из отпуска. Две недели в Германии. На родине мужа.
— Расскажите, что было потом.
— А что рассказывать? Все хлопоты оказались на мне. Поехала в Осло — идентификация, протоколы… Потом позвонила в «Фонус»,
[55]
обо всем договорилась — похороны, свидетельство о смерти и все такое… К матери и брату за помощью не обращалась. Но на похороны они все-таки приехали. Трое скорбящих, два тюремных надзирателя и один санитар… грустное зрелище.
— Когда были похороны?
— Четвертого августа.
— Здесь, в Чимлинге?
— Конечно. Она же здесь жила в последнее время.
— А потом?
— Квартира… договорилась с домовладельцем, что, если я освобожу квартиру до пятнадцатого августа, он возьмет плату только за полмесяца. Вот я и приехала сделать уборку и все такое… в понедельник…
Эва Бакман заглянула в блокнот.
— Фабриксгатан, двадцать шесть. Это правильный адрес?
— Правильный. Я взяла три дня, у нее ведь совсем мало было вещей. Но все равно… вещей, может, и мало, а возни много. Мне ничего не хотелось брать… договорилась с фирмой, они приехали и все забрали. Что куда… кое-что на благотворительные склады, а в основном прямо на свалку. Да, конечно, сестра… но, скажу честно, я бы не смогла сидеть и часами копаться в ее невеселой жизни. И у нее не было ничего, что люди обычно сохраняют как память. Даже фотоальбома ни одного. Ни одной фотографии.
— А ее дети? Бывший муж?
— Я говорила с полицией и социальной службой. Решили, что лучше оставить их в покое. Зачем снова пугать детей призраком бывших ужасов? Может быть, звучит немного цинично, но мы так решили.
— А сколько лет детям? — спросила Эва.
— Десять и восемь.
— Не знаю… мне кажется, вы поступили разумно, — сказал Гуннар Барбаротти. — Значит, вы приступили к уборке квартиры, и…
Линда Эрикссон неожиданно зажмурилась и со свистом втянула сквозь зубы воздух, словно собираясь с духом. Худенькие плечики под зеленой хлопчатобумажной блузкой поднялись и опустились. Гуннар Барбаротти опять восхитился ее мужеством и жизненной силой. Жизнь ее начиналась в сплошном кошмаре, но она выстояла. Он обменялся взглядом с Эвой Бакман и понял, что Эва думает о том же.
— Да… Я начала с комнат, кухню оставила на потом. А сегодня утром… сегодня утром я решила разморозить морозильник, открыла… и… и увидела эти… пальцы…
Ее передернуло. Гуннар испугался, что ее может вырвать прямо на стол, но она овладела собой. Отчаянно потрясла головой, будто хотела отбросить жуткое видение, и отпила воды. Эва Бакман ласково положила ладонь ей на руку:
— Спасибо… Извините, я все еще немного… в шоке, что ли… это так страшно… И когда я поняла, что лежит в этом пакете…
Гуннар Барбаротти молча ожидал продолжения. Он даже знаком показал Эве — не говори ни слова.
— Это была рука. Отрубленная у локтя. Пакет из «ICA», знаете, такой белый с красным… я сидела минут десять, наверное. Не могла прийти в себя. Я ведь выгружала все не глядя, хотела сразу бросить в мусоропровод, и если бы эти пальцы не торчали, я бы ничего и не заметила… А потом открыла еще один пакет. Сначала не поняла, что это… кусок таза.
Она замолчала.
— Мужского? — тихо спросила Эва Бакман.
— Да… мужского.
Инспектора Барбаротти отвлекло громкое хлопанье крыльев за окном. Большая сорока уселась на откосе окна и, склонив голову набок, с любопытством заглядывала в кабинет. Сидеть на наклонном откосе ей, очевидно, было неудобно.
Что это ты тут уселась? — подумал Гуннар. Сатана тебя, что ли, послал шпионить?
Никаких сомнений в существовании дьявола инспектор Барбаротти никогда не испытывал. Бог — другое дело. Бог то ли есть, то ли нет. Посмотрим.
Эва Бакман прокашлялась.
— И что вы делали дальше? Я понимаю, насколько вы были шокированы…
— Шокирована… мягко сказано, — тихо произнесла Линда Эрикссон. — Я еле добежала до туалета — меня рвало минут десять, наверное. Не меньше. Потом как-то взяла себя в руки и позвонила в полицию. Да… и пока ждала, открыла еще один пакет. Не знаю, зачем я это сделала… все казалось настолько невероятным, что я хотела еще раз убедиться… Там была голова. Меня опять вырвало. Больше я ничего не трогала. Сидела и ждала полицию.
Гуннар Барбаротти выпрямился:
— И вы оставались в квартире, пока полицейские забирали пакеты?
— Да… я сидела в комнате. С какой-то девушкой из полиции.
— И вам сказали, что речь идет о двух расчлененных трупах?
— Да.
— Два трупа, которые ваша сестра по каким-то соображениям хранила в морозильнике?
— Да.
— У вас есть какие-то догадки? Почему она так поступила?
— Нет. Конечно нет.
— Вы догадываетесь, чьи это трупы?
— Нет.
— Вам предъявляли их для опознания?
— Да. Они спросили… не могу ли я… я сказала, что попытаюсь… да, я видела головы.
— И?
— Нет, я не знаю ни того, ни другого. Они не в особенно хорошем состоянии, но видно, что двое мужчин.
— Понимаю… — Гуннар посмотрел на сороку.
