И что эта высшая сила вряд ли одобрит, что ее существование без конца подвергают сомнению. Раз, другой — еще куда ни шло, но в перспективе…
Этот несложный анализ слегка поднял ему настроение, и он набрал домашний номер. Сары дома не было. Гуннар оставил на автоответчике сообщение: появилась срочная работа, приду поздно.
О том, что эта работа касается двух расчлененных человеческих трупов, найденных в морозильнике, он, как хороший отец, предпочел умолчать.
Глава 28
Эбба Германссон Грундт вышла из метро и пошла пешком — Кристина объяснила дорогу. Она никогда раньше не была у сестры в Старом Эншеде, и ее удивила бросающаяся в глаза роскошь этого тихого района. Лейф с мальчиками как-то были у ее сестры, но она тогда не смогла — не помнит уже, в чем дело. Наверное, кого-то замещала.
Старые деревянные виллы были намного больше и элегантнее, чем она представляла. Большие ухоженные участки, раскидистые фруктовые деревья, тщательно подстриженные газоны с выполненной на заказ садовой мебелью. Эбба невольно сравнила эту роскошь со своим большим, но вполне стандартным домом в Сундсвале — и поняла, что сестра поднялась по общественной лестнице на пару ступенек выше, чем она.
Мысль возникла совершенно автоматически, сейчас ее это не волновало. Она не почувствовала даже легкого укола зависти. В ее душе просто не осталось места ни для каких чувств. Только Хенрик. Я готова жить в двухкомнатной конуре в грязном пригороде всю оставшуюся жизнь, лишь бы нашелся Хенрик. Я готова умереть хоть сейчас, лишь бы мог жить он.
Но такой тип уравнений не сходится никогда.
Она свернула на Муссеронвеген и вспомнила, что не купила цветы. Это ведь не повредит… я же только что видела цветочный ларек там, на этой маленькой площади?
Она посмотрела на часы — без четверти час. Повернулась и пошла назад. Привычная целеустремленность заставила ее на секунду забыть, зачем она сюда пришла, даже не забыть, а отодвинуть на второй план, и от этого ей стало страшно.
— Спасибо, — сказала Кристина, изображая удивление, впрочем, довольно удачно. — Не надо было этого. Я совершенно не умею ухаживать за комнатными растениями.
— Это орхидея. Ее поливают не чаще чем раз в месяц.
— Отлично… Значит, проживет как минимум месяц.
— Говорят, что существует около трех тысяч видов орхидей.
— Так много?
Хорошо, что я купила цветы, мелькнула у Эббы мысль. Хороший повод начать разговор.
Кристина пригласила ее на застекленную веранду с видом на сад. Кофе и пирожные уже стояли на столе. Она пододвинула сестре плетеное кресло. Никаких демонстраций дома, никаких церемониальных процедур. Впрочем, Эбба ничего подобного и не ожидала.
Только когда они допили кофе и съели пирожные, Эбба поняла, что Кристина беременна. Живота еще не было, но чересчур прямая посадка, не такая четкая, как всегда, линия губ…
— Ты ждешь ребенка?
Кристина кивнула.
— Поздравляю. Какой срок?
— Двенадцать недель.
И еще что-то, вдруг поняла Эбба. У нее какие-то другие глаза. Ее что-то беспокоит… И челюсти плотно сжаты… что-то с ней не так.
Эбба сама удивилась своей наблюдательности — казалось, ей ни до чего нет дела, кроме своей беды. Но так, наверное, бывает между сестрами. Мы читаем друг у друга в душе с одного взгляда. Хотим мы этого или нет — биологию не перехитришь.
С другой стороны, можно понять, что Кристина не особенно рада ее приезду. Это легкообъяснимо. Всю свою жизнь она была в тени старшей сестры. Несложно понять, как это больно, особенно в юности. Но, по крайней мере, Кристина всегда любила детей Эббы. У них были замечательные отношения. Исчезновение Хенрика наверняка ее тоже потрясло. И Роберта. Они всегда были очень близки, вспомнила Эбба, а она сама… она словно бы и не замечала младших — брата и сестру. Она сама создала это отчуждение и тщательно следила, чтобы его поддерживать.
Все эти мысли пронеслись у нее в голове, пока она сидела и мучительно старалась придумать, как же начать разговор. К горлу подкатил ком. Возьми себя в руки! — мысленно крикнула она со странным смешанным чувством раздражения и страха, возьми себя в руки, а то завоешь.
По-видимому, Кристина поняла, что творится с сестрой — сработала та же кровная автоматика, — и она сделала жест, который никогда, сколько Эбба себя помнила, не позволяла себе раньше, — Кристина положила ладонь на руку сестры.
И всего-то. Положила ладонь на руку.
На секунду, не больше. Но этот порыв… что это? Что-то, что невозможно выразить в словах… может быть, все еще можно поправить…
Она справилась с мгновенным приступом головокружения и посмотрела Кристине в глаза — и увидела все ту же глубоко спрятанную тревогу, то же напряжение, совершенно не рифмующееся с ласковым поглаживанием по руке. Надо начинать, подумала Эбба, надо начинать, нельзя молчать до бесконечности.
— Не знаю, зачем я пришла… — сказала она.
— И я не знаю.
— Может быть, я просто уже не в силах сидеть и ничего не делать.
— Ты никогда не умела сидеть и ничего не делать.
Эбба откашлялась. Комок в горле по-прежнему мешал ей говорить.
— Я не могу, Кристина. Я надеялась, что со временем смогу привыкнуть к этой мысли… Но мне все хуже и хуже.
Кристина не ответила. Она сидела молча, уставясь в какую-то точку над головой Эббы.
— С каждым днем все хуже и хуже. Я должна… я обязана узнать, что случилось с Хенриком.
Кристина приподняла бровь — на миллиметр, не больше.
— Я тебя не понимаю.
— Что ты не понимаешь?
— Что тебе это даст?
— Не знаю, что мне это даст… зато совершенно точно знаю другое: если я буду сидеть и ничего не делать, сойду с ума.
— Сойдешь с ума?
— Да. Эта проклятая пассивность… я сойду от нее с ума. Должно же что-то быть…
— Что должно быть?
— Должно же что-то быть… наверняка с Хенриком в те дни что-то происходило. Что-то, на что я не обратила внимания.
— Что ты имеешь в виду?
— Он же решил куда-то уйти среди ночи!
— Похоже на то.
— А может быть, он знал об этом задолго. И… ты же много говорила с ним в тот вечер, может быть, тебя что-то насторожило? Не знаю… но надеяться-то можно?
— Меня ничто не насторожило, Эбба, — тихо сказала Кристина, по-прежнему глядя в одной ей ведомую точку в пространстве. — Я же уже сто раз объясняла.
— Я знаю, знаю… но сейчас, когда уже прошло столько времени… может быть, хоть что-то?
— Нет… ничего.
