Гуннар выкроил с опозданием часа на полтора пятнадцать минут на ланч — мини-батон с ветчиной и сыром, стакан сока и банан. За едой он пробежал глазами газеты и со злостью швырнул их в корзину для мусора.
— Как видишь, мы с тобой в центре внимания, — сказала вошедшая Эва Бакман. — Когда пресс-конференция?
Гуннар посмотрел на часы:
— Через четверть часа. Ты успела пробежать протоколы?
— По диагонали, — пожала Эва плечами. — Ничего интересного.
— Ничего?
— На первый взгляд ничего.
— А что говорят врачи?
Эва присела:
— Я говорила с тремя. Остались еще двое, у них, может быть, еще появятся какие-то другие мысли. Но эти трое утверждают в один голос — Джейн Альмгрен должна была проходить лечение в закрытом учреждении с наивысшим классом охраны.
— Вот оно что! Как ни странно, я тоже пришел к такому заключению. Пусть мне выдадут врачебный диплом.
— Они утверждают, что во всем виноваты политики. Они дореформировались до того, что от психиатрии остались рожки да ножки. А с другой стороны… в клинической картине прямых указаний на склонность к насилию не было. Никто и не подозревал, что она настолько… настолько не в себе.
— Этого можно было ожидать…
— Да. История с попыткой убийства всей семьи для кое-кого из врачей вроде бы факт не такой уж важный. «Правильно проводимое медикаментозное лечение…», «У нас есть превосходные препараты…» ну и так далее.
— И все дарят друг другу цветочки. А если она не жрет эти превосходные препараты, а выкидывает их в унитаз?
— По нынешним параграфам за это вроде бы никто и не отвечает… Знаешь, если мы начнем искать козлов отпущения, выгребем тину. Прямая атака на здравоохранение ничего не даст. Собственно говоря…
— Я слушаю.
— Собственно говоря, мне кажется, наше дело уже сделано. Убийцу нашли. Не считает ли господин инспектор, что преступление раскрыто?
Гуннар Барбаротти сдвинул бумаги, положил локти на стол и спрятал лицо в ладонях. Потом раздвинул пальцы и посмотрел на Эву, как из-за решетки:
— Раскрыто? А неизвестный труп?
— Спасибо, что напомнил.
Эва Бакман сунула в рот жвачку и начала ее жевать, стараясь при этом придать лицу умное выражение. Такая задача никому не по плечу, решил Гуннар Барбаротти и дал себе слово никогда не пользоваться жвачкой публично.
— И как ты считаешь, кто он? Этот труп?
— Хороший вопрос. — Гуннар порылся среди бумаг и достал протокол вскрытия. — Вот что пишет Вильгельмссон: «Труп принадлежит мужчине тридцати пяти — сорока лет. Признаки бродячего образа жизни. Сильно пораженные кариесом и не залеченные зубы, следы инъекций…»
— Да, я слышала. Наркоман, короче говоря. И сколько он пролежал в морозильнике?
— Долго. Может быть, дольше, чем Роберт. Пока они еще не знают, несколько дней придется подождать.
— А как ты думаешь, есть какие-то связи?
— Какие связи?
— Между ним и Робертом?
Гуннар почесал затылок:
— Сама подумай, откуда мне знать? Оба знали Джейн Альмгрен. Вот и связи. Одна связь, по крайней мере.
Эва Бакман скривилась:
— Алло, констебль, не будьте занудой. Радуйтесь, констебль, что у нас есть убийца, хотя и тоже мертвый. Пазл сложен, констебль, не хватает кусочка.
Гуннар Барбаротти фыркнул:
— Сложен? О чем ты, черт возьми, бредишь? У нас есть… слушай меня внимательно. У нас есть все основания полагать, что Джейн Альмгрен убила Роберта Германссона. С той же высокой степенью вероятности мы можем сказать, что она расчленила труп и спрятала его в морозильнике. Вместе еще с каким-то бродягой, который к тому времени уже там лежал и дожидался Роберта. Вот и все, что мы знаем. У нас тысяча вопросов и только один ответ. Убийцу зовут Джейн Альмгрен. Это мы знаем точно. Почти точно. Не на сто процентов.
— Успокойся! — чуть не крикнула Эва. — Я хотела сказать… редчайший случай: мы узнали имя убийцы раньше, чем жертвы. Или жертв. Обычно бывает наоборот. Но для меня совершенно ясно: Хенрик Грундт по-прежнему числится в графе «Без вести пропавшие».
— Вот и хорошо. Хоть в чем-то согласились.
— Не волнуйся. Узнаем, кто составил Роберту компанию в морозильнике. Я уверена. Проверить пару сотен исчезновений за последние сто лет — и ответ в кармане… Ладно, ладно… согласись, что мы хоть немного сдвинулись с места, и скажи спасибо Джейн Альмгрен.
— Да-да, — буркнул Барбаротти, — сдвинулись… только в каком направлении? The road to hell,
[57]
или как ты это назовешь?
Эва Бакман спортивным жестом отщелкнула жвачку в корзину и поднялась.
— Хотела тебя подбодрить, — сказала она, — но потерпела поражение. Ладно, удачи тебе на пресс-конференции. Тебе пора. И не скрипи зубами, это производит скверное впечатление.
Гуннар с отвращением натянул пиджак и последовал за ней.
— Если этот лысый идиот с телевидения там, я его задушу, — сказал он, закрывая дверь.
— И правильно, суперснют!
[58]
А я разрублю его на куски и сохраню для тебя в морозильнике.
Не хотелось бы слышать такое от женщины, старомодно подумал Гуннар Барбаротти, но промолчал.
Домой он явился только в половине одиннадцатого вечера и в кухне обнаружил Сару с французом. Его зовут Ян, он был на Нордкапе и возвращается в Париж, поведала Сара. Они путешествуют в переделанном старом микроавтобусе «фольксваген» — четверо ребят из Парижа. Познакомились в открытом кафе у отеля. Она там сидела с подружками и пригласила Яна на чашку кофе, потому что он показался ей симпатичным.
После тринадцати часов работы Гуннар, у которого к тому же в запасе было не больше полусотни французских слов, с трудом выдавил «бон суар» и попытался улыбнуться юному Адонису. Сара заметила его смущение, но на помощь не пришла. Наоборот.
— Тебе звонила женщина, — сказала она.
— Женщина?
— Да. Ее зовут Марианн. Говорит, твоя знакомая из Хельсингборга. Голос приятный. Ты, должно быть, забыл про нее рассказать.
— Нет… ну да, может быть…
— Я сказала, ты на работе. Она, может быть, еще позвонит.
Француз что-то сказал, Гуннар не понял что, и Сара засмеялась. Гуннар неуверенно произнес: «Салю!» — и вышел из кухни.
Если он через полчаса не уйдет, я его выкину, решил он, стоя под душем. Тоже мне, явился со своими французскими штучками.
