Разочарование — потому что ему придется еще неизвестно сколько биться над этой загадкой. Облегчение — потому что еще оставался шанс, пусть и ничтожный, что юноша жив.
Шанс был и в самом деле ничтожным. Он с помощью математически одаренной Эвы Бакман вычислил вероятность такого поворота событий. Не больше одного процента. Скорее меньше. Иногда бывает такое: люди хотят начать новую жизнь и стараются бесследно исчезнуть, взять другую фамилию, поменять паспорт, уехать в чужую страну… но у девятнадцатилетнего Хенрика причин к такому крутому повороту судьбы не было и быть не могло… он, конечно, испытывал определенный кризис по поводу своей сексуальной ориентации, они, кстати, до сих пор, непонятно почему, ничего не рассказали ни отцу, ни матери. Впрочем, причина понятна — тем и без того тяжело.
Но чтобы эта тайна заставила Хенрика сделать такой головокружительный шаг: бросить все и исчезнуть, оставив родных в неведении и отчаянии, — в это Барбаротти поверить не мог. Он еще восемь месяцев назад посчитал это невероятным и мнения своего не изменил. Тем более когда стало известно, какая страшная судьба постигла дядю Хенрика.
И еще. Самый последний вопросительный знак, назовем его «Вопросительный знак 4Б». Неужели и в самом деле нет связи?
Чтобы два человека из одной и той же семьи исчезли из одного и того же дома? Исчезает один, а через двадцать четыре часа другой? Совершенно независимо? Надо попросить Эву вычислить вероятность такой версии…
Но зачем просить, когда они уже несколько месяцев только и делали, что обсуждали такую возможность…
И как раз в последнюю минуту перед тем, как уснуть, Гуннар Барбаротти подумал, что если и есть какая-нибудь отрасль науки, не имеющая ничего общего с событиями на Альведерсгатан в Чимлинге, так это именно она — теория вероятности. Теория вероятности там и не ночевала. Завтра он должен прямо и бескомпромиссно сказать об этом Эве.
Довольный своей решимостью, он перевернул подушку, и не успел закрыть глаза, как ему привиделась нагретая солнцем древнегреческая терраса в древнегреческом городе под красивым шведским названием Хельсингборг.
Глава 30
Карл-Эрик заказал напрокат машину в аэропорту еще из Испании. Не успели они вырулить на автобан, Розмари Вундерлих Германссон начала молить Бога, чтобы они налетели на лося.
С тех пор как они первого марта уехали в Испанию, она не была в Чимлинге ни разу. Прошло шесть месяцев, а такое ощущение, что шесть лет… или шесть секунд. Она смотрела в окно. Знакомый шведский пейзаж казался совершенно чужим.
Пока Карл-Эрик ворчал что-то по поводу неработающего кондиционера и ругал на чем свет стоит вообще все южнокорейское автомобилестроение, она пыталась как-то определить свои ощущения. Как гнойник — прооперировали, промыли рану, она начала уже забывать, и вот он возник на том же месте. Или рецидив рака.
И что же, вся моя жизнь — это раковая опухоль? Что за странные мысли лезут в голову? Лоси, злокачественные опухоли, нарывы… она же едет на похороны сына. Почему — странные? Августовская жара, благословенное время для канадских гусей, зацветающие пруды по дороге… наверное, не она одна, наверное, все начинают думать о чем угодно, лишь бы не смотреть правде в глаза.
Гроб или урна? — спросили у нее. У вас есть пожелания?
А как положить в гроб расчлененный труп? Сшивают они их по кускам, что ли?.. А может быть, уже сшили? Одели во что-то… приладили голову к шее… приклеили чем-нибудь…
Каждый раз, когда она начинала об этом думать, ей казалось, что внутри у нее сейчас что-то лопнет.
Отвлечься, сказал на удивление загорелый психотерапевт. У нее были когда-то сапоги такого цвета. Госпоже Германссон нужно отвлечься. Чем-то заняться. Здесь у нас это довольно часто встречается. Безделье провоцирует на мрачные мысли. Надо найти какое-нибудь разумное занятие. Отвлечение — вот что вам нужно.
Разумное отвлечение? — подумала она тогда. Нет, спасибо. Это было в мае… да, в мае. На третий сеанс она уже не пошла. Сладкая малага была не хуже, а во многих отношениях лучше и уж точно дешевле: один сеанс у психотерапевта — восемь бутылок малаги, причем далеко не самой дешевой.
Она быстро привыкла и разработала систему. Два кубика льда, не больше. Бокал утром. Второй бокал — перед ланчем, пока Карл-Эрик еще не вернулся из очередного культурологического похода. У него на стене висела карта всей Андалузии, и он цветными булавками помечал все деревни, в которых успел побывать: Фригильяна, Медоза Пинто, Сервага. И разумеется, города: Ронда, Гранада, Кордова. Он приходил домой и что-то писал — она не интересовалась что именно. Между собой они разговаривали все меньше. Никакого телесного контакта давным-давно не было, и ее это устраивало.
Третий бокал — к десерту после ланча.
А после ланча — лучшее время суток, трехчасовая сиеста. А потом еще три бокала. С растяжкой, последний — перед сном. Если бы кто-нибудь в ее прежней жизни сказал ей, что она будет пить ежедневно по бутылке вина, она ни за что бы не поверила. В той прежней жизни, напоминающей раковую опухоль.
Но это была прежняя жизнь. А теперь все по-другому. Иногда, если к ней присоединялась соседка, некая миссис Дейрдре Хендерсон из Халла, получалось даже и побольше бутылки. Они сидели на террасе — то на ее, то на соседкиной — и пили малагу со льдом. Особенно когда мистер Хендерсон и Карл-Эрик отправлялись играть в гольф — двадцать семь лунок. Оказалось, после пары бокалов малаги куда легче говорить по-английски. Малага — волшебный напиток; случалось даже, что миссис Хендерсон начинала ни с того ни с сего лопотать по-немецки.
Я старая, уродливая учительница ручного труда, думала Розмари по вечерам, забираясь в постель, но здесь никому до этого нет дела.
К тому же за полгода она прибавила в весе. Почти пять килограммов.
А сейчас Розмари сидела в машине, и в крови ее не циркулировало ни миллилитра спасительной малаги. Только пара успокаивающих таблеток — ей сказали, что она почувствует приятную сонливость, но она не почувствовала. Может быть, поэтому и мечтала столкнуться с лосем. Было только четверть двенадцатого, и она не верила, что переживет этот день.
Похороны назначены на три часа. После кладбища — поминальный кофе в общине, потом семейный обед в отеле — только семья, никаких приглашенных… но она точно знала, где-то в этой бесконечной цепи секунд, минут, людей, часов и невыносимых мыслей… она сорвется. Рано или поздно. Это было неизбежно… как летняя гроза в тот жаркий июльский день на озере Тисарен в Нерке, где она провела, пожалуй, самое лучшее лето своего детства.
Тисарен? Нерке? Откуда выплыло это воспоминание?
Смешно, подумала она. Зенит моей жизни пришелся на детские годы. Сколько мне было тогда? Одиннадцать? Двенадцать? А вся остальная жизнь — наклонная плоскость… так, наверное, у всех. Наверное, расставание с детством и есть собственно смерть.
Опять эти ненормальные мысли. Собственно смерть? Она повторила это определение вслух — оно показалось ей странным. Наверное, все из-за таблеток. Вместо того чтобы вызвать «приятную сонливость», они открыли все шлюзы в душе, шлюзы, которые полагалось бы держать закрытыми.
